На сей раз она закончила поединок с ракушкой в руке, умыкнув ее раньше, чем он успел среагировать.
– Знаешь, что еще помогает? – спросил Тавин, скривившись, когда она положила ракушку со своей стороны. – Мешок зубов Фениксов. Четвертый раунд.
– Зубы сгорают. А Фениксы-чародеи – нет.
– Раз, два, три.
Оба прихватили по ракушке. Тавин молчал, укладывая украденную ракушку в проделанную Фу брешь. Чего-то не хватало. Он всегда отвечал ударом на удар.
– Ведь существуют же чародеи-Фениксы, не так ли? – спросила Фу.
Он скривился.
– Сейчас? Только король Суримир. Если Русана убьет его до появления нового чародея…
Фу сама поняла недосказанное. При всех их мертвых богах, похороненных под дворцом, любой Феникс на своей земле даст фору любому чародею. Но вот за стенами дворца, вдали от колдунов, был только один способ призвать тот ужасный огонь.
Мешочек с зубами Фениксов, который висел на поясе Па.
– Раунд пять, – сказал Тавин.
Этот раунд он выиграл, сцапав ракушку прежде, чем Фу смогла его остановить. Мозг ее участвовал в игре лишь отчасти, занятый размышлениями о зубах и королевских особах. Сам собой вырвался вопрос:
– Так вот почему принц суетится, чтобы спасти короля?
– Даже не знаю, приходило ли ему это в голову. – Тавин крутил ракушку в пальцах. – Жас заботится о благополучии своей страны и берет с отца пример. И обычно осуждает хладнокровные убийства, чего я ищу в монархе.
Фу не собиралась задавать этот вопрос, он сам слетел с ее губ:
– Ты действительно считаешь, что он будет хорошим королем?
– А ты нет? – У Тавина вместе со взглядом на нее поднялись и брови. Она ответила молчанием. В его голосе снова прозвучала натянутая проволока. – С семилетнего возраста моей целью было умереть за Жаса. За плохого короля я умирать не собираюсь.
– Должно быть, приятно иметь возможность высказаться насчет смерти плохого короля, – проворчала Фу.
Тавин как будто не слышал ее, перекатывая ракушку между изрезанными пальцами.
– Думоса обожает его. Павлины чуть ли не забрасывают его своими сыновьями в качестве почитателей. Королевский совет считает его умнейшим наследником за многие поколения. А его тетка – генералмейстер, так что Соколы проблемой не будут.
– Для него.
– Ни для кого. – Сейчас Тавин открылся совершенно. – Мы обязаны защищать каждого саборянина. Знаешь, если бы вчера мы разбили лагерь возле лиговой метки, патрульные Соколы прогнали бы Олеандров.
Фу напряглась, не уверенная, что стоит сворачивать на этот путь в разговоре с чародеем-Соколом, даже с таким, который пытается втереться ей в доверие.
– Ты этого не видел?
– Не видел чего?
– По меньшей мере один Олеандр носил вчера копье Сокола, – сказала Фу. – С бронзовым наконечником, как у деревенской стражи. Они не прогонят дворянство Олеандра, соколенок. Они с ними заодно.
Тавин молча вперился взглядом в брешь в своих рядах, где должна была лежать ракушка, которую он сжал в кулаке. Фу ждала неизбежного отрицания. Конечно, он этого не видел. Конечно, он веровал в то, что ни один Сокол не пойдет на такое.
– Жас… Жас сможет все исправить, как только станет королем, – сказал он вместо этого. – Ты взяла с него эту клятву.
Фу выпрямилась, пораженная. Но уж если они копались в нелицеприятной правде, у нее было что добавить.
– Нынче утром, через много часов после рейда Олеандров, твой будущий король так и не поинтересовался у меня, как лучше защитить Ворон. Он спросил, почему мы не облегчим ему задачу и не уберемся вон. Так что спрашиваю тебя снова: ты думаешь, он будет хорошим королем?
– Что ж, справедливо. – Тавин вздохнул и наконец-то уложил ракушку на место. – Если это тебе поможет, у вас с ним больше общего, чем тебе кажется.
– Я… – Получилось громче, чем ей хотелось бы. Фу понизила голос до шепота. – У нас с ним ничего общего.
– Да? Раунд шесть.
– Ему всю жизнь все подносится на блюдечке, у него есть крыша над головой, любая еда, лучшая охрана в стране. – Она прихватила боковую ракушку, почти не заметив, что он сделал то же самое. – Полагаю, от тебя ускользнуло то обстоятельство, что у меня все сложилось иначе.
– Нет, но он будет сражаться до смерти за то, во что верит, как и ты. И он тоже потерял мать, всего несколько лет назад…
– Кто тебе сказал про мою мать? – удивилась она.
Тавин посмотрел на костер, где Па вплетал в связку новые зубы.
Па? С каких это пор Па так доверяет чужакам?
Фу прикусила щеку изнутри.
– Он не обязан мне нравиться лишь потому, что наши матери мертвы.
– Он тебе вообще не обязан нравиться, – ответил Тавин. – Я просто подозреваю, что нести клятву легче, если вы стоите на одной почве. Например, вас обоих с детства учили вести за собой людей.
– По барабану.
– И вы оба совершенно к этому не стремитесь.
Последняя мысль напрочь отбила у Фу охоту возражать, а ответ так и остался в горле.
Часть ее хотела влепить ему пощечину. Она не понимала почему.
Вторая часть думала только о том мгновении, когда Па вручил ей сломанный меч и велел перерезать горло Воробьихе.
– Я хочу быть вождем.
Снова полуправда.
– Раунд семь, – сказал Тавин.
Она хотела стать вождем.
Когда, а не если.
Она была вынуждена стать вождем. Она хотела…
Вот тут-то и пролегала линия, такая же очевидная, как прочерченная между ней и Соколом. Она хотела сверкнуть своей сталью, когда в следующий раз какой-нибудь стражник попытается заставить ее подпрыгнуть. Она хотела в пух и прах разнести следующую деревню, где им попытаются урезать причастное, а если кто возразит, понавыбивать зубов на новую связку. Она хотела поджигать Олеандра за Олеандром до тех пор, пока огонь не превратит ночь в рассвет.
Однако расплачиваться за все это придется не только ей одной.
Заботься о своих.
У Ворон было одно правило. И она должна была стать их вождем.
Он выиграл последующие четыре раунда, играл молча, но считал. Фу было все равно. Чем скорее закончится эта дурацкая игра, тем лучше. Она получила урок копания в нелицеприятной правде с симпатичными мальчиками.
– Раунд двенадцать.
Ракушки, усыпавшие песок, поймали отсвет костра. Тавин выигрывал. На счет «три» она равнодушно потянулась к его стороне.
Он, разумеется, ее поймал. Пальцы коснулись ее кисти, отпустили… но не полностью, кончики скользнули по тыльной стороне ладони, следуя неровностям вен и косточек.
– Чего ты хочешь, Фу? – спросил он.
Ее спрашивали об этом и раньше: цену от принца, какую дорогу на развилке она предпочитает, что оставить из причастного в храмовом тайнике. Это касалось вождей, касалось дела, касалось вопроса выживания еще на один день.
Тавин говорил не про выживание. Он говорил о стали, об огне, об играх с красавчиками. Она не помнила, когда последний раз это кого-то интересовало.
И у нее не было подходящего ответа, только горький и честный.
– Это неважно.
– Правда?
Жар снова прихватил ей затылок, отчасти – гнев… однако не на него, на себя, – за нежелание отстраниться.
Каким-то
