Она выжала мокрую одежду, облачилась в сухую и пошла обратно, неся сандалии в руке. Миска с ужином стояла возле костра. Принц Жасимир прошмыгнул мимо нее, безмолвно таща к источнику охапку посуды и грязной одежды. Тавина нигде видно не было. Она нахмурилась. Это означало, что он решил сторожить за нее.
Снова пора было накладывать чары, и неважно, насколько она устала. Фу положила мокрую одежду сохнуть у костра, подобрала с земли миску и отправилась разыскивать Сокола.
Она нашла его при выходе из пещеры рядом со шкурами, которые должны были согреть его предстоящей морозной ночью. Синие сосны покрывали долину под ними сплошным ковром. Нити молний прошивали кромку неба, отороченную грозовыми тучами.
Тавин оглянулся на нее, и в его взгляде промелькнуло нечто, тоже напоминавшее молнию. И снова вернулся прежний вид, будто отработанным движением поставили на место бумажную ширму.
Фу решила, что чары подождут, пока она поест. Она села рядом с ним и принялась сухим хлеблином запихивать в рот рис со свининой. Холодный воздух соскальзывал по ее мокрым волосам, прилипшим к голове.
– Сейчас моя смена.
– Насколько они далеко? – спокойно спросил он.
Фу положила руку на украденный мех и призвала к жизни зуб Стервятника. На сей раз он показал ей свободный путь между деревьями, где-то по ту сторону грозы. Меньше, чем в дне отсюда. Они медленно приближались.
Она указала на горную цепь.
– Вон там. Сегодня они до нас не доберутся, но…
Тавин кивнул. Она ждала очередной выходки: шутки насчет пещерных привидений, колкости по поводу готовки, чего угодно. Напрасно.
– Я могу нас снова спрятать, – призналась она.
– Они уже знают, что мы остановились здесь. Побереги силы.
– Тогда давай я посторожу.
Ее ударил порыв холодного ветра, сопровождаемый тихим урчанием грома.
Тавин вздрогнул.
– Все в порядке. Ты заслужила…
– Говори по-простому, – прервала его Фу, снова набивая рот ужином. – Ты не хочешь общаться с принцем. Что тебя так возмутило? Он ведь не сказал ничего нового.
Прежде чем ответить, Тавин долго изучал горизонт.
– Помнишь игру, которую я тебе показал? Двенадцать ракушек.
– Ага.
– А помнишь, я сказал, что во дворце играют по собственным правилам?
– Помню. Какое это имеет отношение к принцу?
– Сколько в Саборе каст, Фу?
Двенадцать. Двенадцать каст в общей сложности. Она начала понимать, к чему он клонит.
– Как это работает?
– Каждая ракушка – это каста, имеющая свою стоимость.
– Давай догадаюсь, – сказала она. – Воронья ракушка не стоит ничего.
– А если случается ничья… тот, у кого эта ракушка, проигрывает партию.
Фу пожала плечами и отставила пустую миску.
– У меня для тебя неприятные новости: за пределами игры они обращаются с Воронами еще хуже.
– Но в этом все и дело. – Его лицо оставалось неподвижным. В отличие от рук, которые блуждали по камням, прихватывали болтающиеся нитки и скручивали их в узелки, пока пальцы не побелели. – Это повсюду. Это повсюду. Олеандры, рынки Чепарока, все. Ты права, ты была права все время, я знаю, и Жас это знает, а смотреть на него я не хочу потому, что мы оба пообещали тебе это исправить, и… и я не уверен, что мы сможем.
Фу всматривалась в бурю. Над головой перекатывался гром. Поднимался ветер.
– Не сможете, – сказала она наконец.
– Мы сказали, что сможем.
– Вы сказали, что поможете мне после этого, – поправила она. – А принц поклялся предоставить нам охрану из Соколов, потому что я его об этом попросила.
Он издал горький смешок.
– Мы оба знаем, что Соколам нельзя доверять.
– Да, я была бы не прочь, если бы они обращались с нами, как с людьми, – сказала Фу. – Мне было бы довольно, если бы они следовали королевским распоряжениям, нравится им это или нет. Это не изменит ваши Двенадцать Ракушек, не помешает городам урезать причастное. Но это покажет, что мы – часть Сабора, что мальчик в короне считает нас чем-то стоящим. А королевское мнение обычно приживается. – Она устроилась поудобнее. – Так почему ты не сказал ничего раньше?
Его горло двигалось, ширму снова убрали.
– Я… я никогда не знаю, что тебе сказать, – признался он. – Обычно выходит все неправильно.
Она не сдержала натянутой улыбки.
– Кое-что у тебя получилось.
– Недостаточно. Я хочу… – Он замолчал и прочистил горло. – Ты ведь тут ради чар, верно?
– Сейчас? – Она потянулась к павлиньему зубу.
Он послушно пригнулся.
– Клокшелом ведь не повернулся и не ушел домой.
Зуб никогда еще не казался Фу таким тяжелым. Она выпустила его.
– Но и на нашем пороге он не стоит. С этим можно повременить.
– Нет, – вздохнул он. – Пожалуйста, давай с этим покончим.
Тавин закрыл глаза, будто ожидая приговора судьи. Который объявит она.
Она потянулась к нему… и тут впервые провела пальцами по скуле, повернув его лицо к себе. Слова вырвались раньше, чем она спохватилась:
– Чего ты хочешь?
Он снова надел тысячеликую личину, но на сей раз вся тысяча говорила одно и то же: тебя.
– Не имеет значения, – ответил он прерывающимся голосом.
Гром расколол небо.
Она знала, она знала, знала всегда. Каждый взгляд, каждое прикосновение, каждая случайная, неотработанная улыбка – все говорило об этом, и даже больше. И ее собственная голова все кружилась вокруг да около, настаивая на том, что ни один Сокол не может хотеть Ворону, подыскивая угол зрения и мотив и заплетая в кокон лжи пугающую правду.
Сердце отзывалось ударами в ушах Фу, раскрывая семя еще одной пугающей правды, пробивавшейся на поверхность ее мыслей. Неважно, чего они хотят. Она слишком хорошо это знала. Она была вождем Ворон. Он был Соколом принца. Пока не закончится этот кошмар, они должны заботиться о своих. Клятва, принц – вот что главное, и ничего более.
Что ты хочешь, Фу?
Появились первые ростки: она хотела его больше, чем огня, стали или игр, изголодалась по нему таким голодом, который не могла себе вообразить, к которому не могла привыкнуть, который не могла остановить.
Это не имело значения.
Она подумала о волке зимой. Подумала о голоде, пересиливающем страх.
И ужасная правда пустила корень: если неважно, чего они хотят, то неважно, если – хотя бы раз – они этого добьются.
Когда, а не если.
Фу взяла лицо Тавина в ладони и поцеловала.
Поначалу он едва пошевелился, и на одно пугающее мгновение ей показалось, что она сделала ошибку, что она все неправильно рассудила, что он сочтет ее дурой… и отпрянула…
Потом по его телу прошла странная легкая дрожь, и спустя вдох она узнала, что означает падение последней сдерживавшей его преграды.
Он ее не целовал, он в ней тонул. Его пальцы путались в ее волосах, прикосновения к ребрам и лопаткам чертили план ее спины, прилаживались к бедрам. Его губы искали ее рот как лекарство, голодные и страстные, но лишь затем, чтобы опуститься к шее, после чего она уже с трудом
