– А если с другой стороны подойти к этому месту? Ну, к полигону.
– Будет то же самое: вдруг окажешься в лесу, если не испугаешься, что воздух сопротивляется и не хочет пускать. И позади тебя будут болтаться оранжевые ленты.
Мимо грузовика в мастерскую по лужам прошлепал Стив. Махнул мальчишкам рукой. Лу встрепенулся, взобрался на коленку Йонаса и показал Стиву вслед средний палец.
– Дурень, – проворчал Йон. – Я замотался ему объяснять, что это не приветствие.
Питер беззвучно рассмеялся, закрыв лицо ладонями.
В мастерской включилось радио. Мальчишки переглянулись, услышав знакомую песню Бена И. Кинга, и негромко запели ему в унисон:
– «Если с неба, что над нами, осыпятся звезды… Если горы обрушатся в моря, я не заплачу, я не испугаюсь, я слезинки не пролью. Пока ты рядом со мной, пока ты рядом… О, друг мой, друг мой! Будь со мной, оставайся со мной. Будь со мной. Какая бы ни стряслась беда – будь со мной. Будь со мной всегда…»[5]
Глава 24
В дверь деликатно постучали, и женский голос негромко окликнул: – Питер?
– Заходи, мам.
Странно, что она начала стучаться, когда приходила в его комнату. Как будто испытывала чувство вины за наказание, которое последовало за бегство из дома в Дувр. Велосипед был прикован на цепь с замком в сарае, Питеру запретили отлучаться без сопровождения дальше ворот усадьбы. Теперь сын целыми днями сидел за рисунками в своей комнате или торчал у пруда, играя в мяч с русалкой или показывая ей картинки в книгах.
Оливии Палмер казалось, что муж приковал на цепь не велосипед, а собственного младшего сына. Питер за пару дней похудел, осунулся. Агата говорила, что брат по ночам не спит, разговаривает сам с собой. Можно было бы и проверить это, но миссис Палмер не хотелось обижать сына еще и вторжением в его ночную жизнь. Судя по тому, с какой скоростью Питер читал одолженные в библиотеке книги, ночами его мучила бессонница. Радовало одно: он досыпал днем.
Миссис Палмер вошла в комнату, огляделась по сторонам. Всюду царил идеальный порядок, лишь по письменному столу были разбросаны карандаши, ластики и точилки. Сын с баночкой краски, кистью и моделью яхты в руках сидел на подоконнике, подвернув под себя ногу.
– Привет, милый, – улыбнулась Оливия Палмер. – Я с самого завтрака тебя не вижу, а уже скоро ужин.
– Я спал, мам. И не голоден, – честно ответил Питер.
Она села рядом с ним на стул, поглядела обеспокоенно.
– Сынок, я хотела предложить тебе выбраться в город со мной. Сидишь дома целый день, тихий как тень. Я понимаю, что тебе грустно. Может, в пекарню съездим? Или в кафе посидим. Ты и я.
Питер пожал плечами, не сводя глаз с модели яхты. Тонкая кисть в его пальцах медленно двигалась, нанося на киль яхты темно-синюю краску.
– Не хочется в кафе? Тогда мы можем взять напрокат лошадей и покататься верхом. Как тебе такая идея?
– Спасибо, мам.
– Звучит как «отстань». Пирожок, я не могу отменить наказание. Йонаса до сих пор не нашли, мы не знаем, что с ним случилось. Все, что мы с папой предпринимаем, делается ради твоей безопасности.
Мама была искренна. Питер это чувствовал, слышал и видел по ее встревоженным глазам. Ему очень хотелось сказать, что Йонас в порядке, он жив и в безопасности, но друга нельзя было выдавать ни при каких обстоятельствах. И он молчал. Но с каждым днем молчание давалось все труднее.
– Мам… Деревенские мальчишки спокойно гуляют. Воруют у нас вишню, гоняют на великах. Чем я от них отличаюсь? – спросил он с тоской.
Оливия Палмер долго молчала. Питер смотрел на морщинки в уголках ее рта и вокруг глаз и понимал, чего она боится. «Она думает, что Йонас погиб. Утонул, нарвался на пьяную компанию, уехал к Белым скалам и сорвался, разбившись насмерть», – думал мальчишка.
– Сынок… Деревенские ходят толпой, – осторожно ответила мама. – Они умеют драться, быстро бегают. Я не могу отпускать тебя одного.
– Потому что я толстый увалень, у которого нет здесь больше друзей? – резко спросил Питер и посмотрел маме прямо в лицо. – Так, мам? Если Йонаса не найдут, я буду сидеть взаперти, пока не стану взрослым? Меня будут возить в школу, и встречать оттуда, и в дальний угол сада отпускать только с кем-то из родных?
Мама не ответила. Было видно, что она услышала не то, чего ожидала. Питер слез с подоконника, бережно установил яхту в подставку на полке. Поправил покрывало на кровати, завел наручные часы.
– Я один столько раз ездил в Дувр. На автобусе, на велике. В автобусе толпа людей, там со мной ничего не случится. Почему я не могу съездить к Кевину? – спросил он с напором, видя мамину растерянность.
– Лучше пусть он приедет к нам.
Питер всплеснул руками, нервно хохотнул.
– Отлично! Его мама тоже не отпускает сюда. Думает, у нас в деревне завелся маньяк. Но она разрешает ему гулять в городе. Хотя у Кева тоже почти нет друзей, потому что он очкарик и еврей!
– Питер, так нельзя…
– Мама! – перебил он. – Он ходит в магазин, библиотеку, бегает по утрам вокруг квартала. Он единственный сын, ему тоже двенадцать лет, но никто так за него не боится!
Миссис Палмер поджала тонкие губы, кивнула. Сцепила на коленях пальцы. Питер знал, что, когда мама нервничает, она начинает что-нибудь комкать в руках. Сейчас комкать было нечего, но жест был говорящим. Разговор хотелось скорее закончить. Мальчишка прислушался: из сада доносились звуки ненавистного вальса Штрауса.
– Миссис Донован еще занимается с Офелией? – спросил он.
– Да, она еще тут, – безжизненным голосом ответила мама.
– Я пойду к ним. Извини, мам.
Он заправил футболку в шорты и выбежал за дверь. На днях у Питера возникла идея, и сейчас он
