Отец и Ларри уехали в Лондон по делам. Пока мама и Агата собирали завтрак, Питер спустился в нижнюю гостиную. Здесь лучше думалось и рядом была Офелия. Сейчас ее не было видно – русалочка спала в гротах, но Питер все равно ощущал ее присутствие. Он присел напротив круглого окна, подложив под себя подушку с дивана, и прошептал, как будто другу на ухо по секрету:
– Привет. Еще раз спасибо тебе за то, что позвала меня вчера. Лу в порядке. Думаю, как передать его Йонасу. Вот бы мама разрешила прогуляться в деревню… Но велосипеда мне точно не получить до возвращения папы. Вот бы мне снова позволили съездить в Дувр! Там в магазине игрушек есть так много того, что могло бы тебя порадовать. И даже лошадка. Если меня не отпустят одного, попрошу Ларри со мной съездить. – Он помолчал, скользя взглядом по ровному ряду корешков книг на полке, и добавил: – Если только он опять не смотается к своей Бетти.
Но никого ни о чем просить не пришлось. К полудню пожаловали неожиданные гости: Йонас, сопровождаемый Конни Беррингтон. Питер, когда услышал голос друга во дворе, подскочил на месте, рассыпал на пол цветные карандаши и рванул из комнаты, топоча как стадо слонов. В прихожей он едва не сбил с ног торжествующую Агату.
– Йон! – завопил мальчишка, увидев сидящего на скамейке рядом с мамой и теткой понурого друга. – Да черт возьми! Вернулся!
Он кивнул, глядя себе под ноги. Питер поглядел на него, заметил новую чистую рубашку и строгие брюки, так нелепо выглядящие со стоптанными кроссовками, а когда Йонас поднял голову, Питер рассмотрел исцарапанную щеку и разбитую распухшую губу. Кулаки у Йона тоже оказались сбитыми. «Нелегко ему пришлось», – с грустью подумал Питер. И вернулся он совсем другим. Будто что-то в нем надломилось. Ребята обнялись, Йонас хлопнул Питера по спине и процедил сквозь зубы:
– Вернули.
– Ох, – спохватился Питер. – Здравствуйте, мисс Беррингтон.
– Здравствуй, – кивнула Конни и вернулась к разговору с миссис Палмер: – Я понимаю, что теперь мало кто вообще возьмет его на работу после такого. Но я очень хотела бы попросить вас принять его хотя бы на испытательный срок. Осенью я определю его в интернат в Бристоле.
– Даже не волнуйтесь, – мягко сказала Оливия Палмер. – Йонасу у нас всегда рады. Если он все еще хочет помогать мне с садом, я буду только счастлива. Что скажешь, милый?
– Спасибо, миссис Палмер, – сдержанно произнес мальчишка. – Я вам очень признателен.
– Скотина ты неблагодарная, – прорычала Конни, буровя племянника злым взглядом. – Надо было тебя обратно отправить, в Германию. Причем сразу же!
У мамы Питера между бровей залегли морщинки. Как будто дунул холодный ветер, вызвав рябь на спокойной воде.
– Миссис Беррингтон…
– Мисс!!!
– Конни, – с нажимом произнесла миссис Палмер. – Йонас нам ничего плохого не сделал. Ничего не испортил, ничего не украл. И я о нем слова дурного не скажу. И вас попрошу воздержаться. Хотя бы на время, пока вы мои гости. Я надеюсь, вы не откажетесь от чаю? Мы с вами побеседуем, да и мальчикам наверняка есть о чем поговорить. Агата, милая, поставь, пожалуйста, чайник.
Питер и Йонас подорвались с места, как по команде.
– Мы будем в оранжерее! – крикнул Питер, уже исчезая в дверях дома.
Пока ребята поднимались по лестнице, Йон молчал. И Питер чувствовал, что это молчание – вовсе не от того, что ему нечего сказать. Так бывает, когда внутри тебя долго болит, потом становится на время легче – и болезнь возвращается. И ты полон не планов на будущее, а пепла от того, что не сбылось, не сложилось, перечеркнуто чьей-то недоброй, жестокой волей. И поезд, который должен был увезти тебя туда, где все случилось бы иначе, скрывается вдали.
Хотелось помочь. Не словами, а чем-то другим. Чтобы Йонас хоть на минуту перестал быть таким… застегнутым на все пуговицы до хрустящего накрахмаленного воротника. И Питер остановился у двери своей комнаты и просто улыбнулся:
– Йон, сделай лицо попроще. И заходи первым.
Йонас толкнул дверь и буркнул, переступая порог:
– Ни о чем рассказывать не буду. Не проси.
Заслышав знакомый голос, пикси в коробке под кроватью отозвался пронзительным писком, кубарем вылетел на середину комнаты, рассыпая конфетные фантики, которые он зачем-то тащил с собой. Йонас улыбнулся, присел на корточки, и фиолетовый малявка с рыжим хохолком радостно бросился к нему в ладони.
– Привет, дуралей, – нежно сказал Йонас. – Я тоже скучал.
Лу тыкался макушкой ему в ладонь, ворковал нараспев, потом обхватил лапками запястье и прижался, заставив Йона замереть. Мальчишка расстегнул рубаху и посадил пикси за пазуху. Солнечный свет плескался в его зеленых глазах, и Питер подумал: «Когда случайно удается схватить солнечный луч, в тебе само начинает вырабатываться счастье».
– Теплый такой, – смущенно сказал Йон. – Как камень, нагретый апрельским солнцем. Я-то думал – все, не увижу его больше… Пит, спасибо тебе огромное. Где ты его нашел?
Питер понял, что смотрит на все это, растянув рот до ушей. А и пусть! Когда получилось подарить хоть немного света, можно позволить себе глупо выглядеть.
– Пойдем в оранжерею, там все расскажу. И Лу легко спрячется, если взрослые придут.
На широком подоконнике, скрытом от посторонних глаз крупными листьями южных растений, было уютно. Мальчишки уселись, Лу свернулся калачиком на коленях Йонаса. И Питер рассказал, как нашел его в лопухах. Точнее, как Офелия его привела.
– Я и не знал, что они плакать умеют, – завершил свой рассказ он. – И знаешь, Йон… Он плакал, потому что потерял тебя, а я чуть не разревелся, что тебя нашли.
– Хныксы. Пит Цветочками Увит и Лу Жарит Камбалу, – усмехнулся Йонас, поглаживая рыжий пушистый хохолок пикси. – Мне пришлось его в канаву ссадить, когда понял, что от полицаев не удрать в темноте. Они с собакой были, Пит. Или она нашла бы нас вместе с Лу, или я увел бы ее от него. Я выбрал второе. Черт, ребята, то, что вы оба сейчас со мной… Это половина жизни. Когда меня привезли домой, а Лу так и не пришел, я чуть не рехнулся.
– Он все это время жрал мои конфеты, – бодро доложил Питер. – И рисунки смотрел. Единственное, ты уж прости, его пришлось Кеву показать. Но он не выдаст.
– Он хороший малый. Хоть и евреистый еврей.
Питер подавил смешок, пощекотал махонькую пятку Лу сорванной травинкой.
– Он про тебя то же самое сказал, забавно.
– Что я еврей? – ухмыльнулся Йонас.
– Не! Что ты хороший, хоть и немец. И я ему ничего о тебе не рассказывал. Я слово держу.
Йон тряхнул светлой челкой, поглядел в окно. В стекло билась пчела в ярко-оранжевых чулках из пыльцы. Солнце грело ладонь, птицы выводили в кронах деревьев целые мелодии. Хорошее
