– Я за Россию воевал еще тогда, когда ты под стол пешком ходил! – вспылил Бистром. – У меня ран на теле больше, чем у тебя… естественных отверстий. Мальчишка!
– А теперь, стало быть, можно ее и под нож пускать. А раны-то как, не беспокоят? Или – вы ранами своими… естественными свое предательство окупили?
– Дерзкий сопляк-то, однако, – усмехнулся Трубецкой.
– Было у кого учиться, – вздохнул Бистром, делая вид, что хамство штабс-капитана его нисколько не задело. – Начальник-то у тебя Клеопин?
– Его Высокоблагородие полковник лейб-гвардии финляндского полка господин Клеопин! – с гордостью сказал Сумароков.
– Наслышаны, – кивнул Сперанский. – Командующий русской Вандеей! Он же, Карл Иванович, у вас служил?
– У меня, – кивнул Бистром. – Клеопин на площади начал речи крамольные говорить, я его арестовать приказал. А когда в крепости сидел, то прапорщика-допросчика до белого каления довел, так тот на него с саблей кинулся. Я Клеопина приказал выпустить – на свою голову. Надо было расстрелять, не было бы и Вандеи доморощенной. Пожалел. Клеопин – из кавказских егерей, в лейб-гвардию за храбрость переведен.
– Ну, что уж теперь жалеть, – резонно заметил Трубецкой. – Вас, штабс-капитан, как зовут?
– Николай Степанович Сумароков, – отозвался тот и на всякий случай добавил: – Поэту Сумарокову не родственник.
– И сколько ж лет-то вам будет, Николай Степанович? – поинтересовался Трубецкой. – Двадцать, двадцать один?
– Осьмнадцать, – ответил Сумароков, надбавив два месяца.
– Вона! – удивился Трубецкой. – Я в этом возрасте еще в прапорщиках ходил. Быстренько вас. Верно, выпускались подпрапорщиком?
– Не успел, – признался Николай. – Был юнкером, а тут мятеж. Меня государь император сразу поручиком пожаловал. Штабс-капитана недавно получил.
– Уж не за разгром ли отряда господина Каховского? – спросил Бистром.
– Генерал-майора Каховского, – уточнил Сперанский.
Карл Иванович умышленно не назвал Каховского генералом. Он в свое время был против того, чтобы отставному поручику было присвоено звание полковника, а затем и генерал-майора. Впрочем, сам Бистром не стал отказываться от звания генерала от инфантерии.
– Ладно, господа, – вмешался князь Трубецкой. – Что тут говорить? Господин Сумароков – наш враг, здесь все понятно. Непонятна мне только цель вашего демарша. Вы посылаете обоз в Петропавловскую крепость – это понятно. Прошли через весь Петербург, не прячась. Умно. А вот зачем понадобился дурацкий прорыв к Генеральному штабу?
– А вы сами-то как считаете?
– Ну, как штабист, – медленно, взвешивая каждое слово, ответил князь, – и как начальник Генерального штаба считаю, что ваш рейд имел целью отвлечь наше внимание. И мы, откровенно говоря, беспокоились – а не будет ли атаки более крупных сил? Согласитесь, штабс-капитан, с вашей горсткой затевать атаку на укрепления – безумие.
– Значит, всё-таки получилось, – улыбнулся Сумароков.
– То есть главным было проведение обоза с продовольствием для мятежников? – хмыкнул Трубецкой и посмотрел на Бистрома: – А вы, Карл Иванович, войска от крепости приказали отвести…
Бистром только развел руками:
– Мои лазутчики сообщали, что «вандейцы» собираются освободить Санкт-Петербург. А тут…
– Кто разрабатывал операцию? Клеопин? – поинтересовался Трубецкой. – Талантлив, чертяка!
– Так точно, – сообщил Сумароков, гордясь командиром. – Николай Александрович сказал, что если нельзя сохранить чего-то в тайне, надобно об этом побольше шуметь, чтобы в общем шуме тайну сокрыть…
(На самом-то деле ничего подобного не было. Конечно, предполагали, что в Тихвине есть и глаза и уши «республиканцев», но распускать какие-то слухи было просто некогда! Стало быть, лазутчики сами додумали…)
– Что же, пожертвовав малым, добились большего. Хорошего вы офицера воспитали, Карл Иванович, – сказал Трубецкой. Не то – похвалил, не то – выговорил.
– Итак, – выдохнул Бистром. – Все-таки отвечайте, штабс-капитан, зачем вам все это понадобилось? Усилить мятежников? Или решили отбить великую княгиню Елену?
– Ее Императорское Величество, Елена Павловна – супруга императора Михаила, нашего законного императора, – поправил Сумароков.
– Ну, штабс-капитан, насчет законности – вопрос спорный, – улыбнулся Сперанский. – В Петропавловской крепости еще и сын императора Николая Александр, у которого больше прав на престол, нежели у Михаила.
– Законный император Михаил Павлович, – твердо сказал штабс-капитан.
– Да что вы нашему саперу голову морочите, – вмешался князь Трубецкой. – Он человек военный. В политические тонкости он вдаваться не научен. Странно, что кто-то из саперов жив остался. Как вам уцелеть-то удалось?
На этот вопрос Николай решил не отвечать. Зато решил-таки спросить о том, о чём давно хотелось спросить:
– Все-таки, господа… Ответьте мне – на что вы надеетесь? Вся Россия против вас.
– Мы, молодой человек, рассчитываем на то, что очень скоро Россия поймет, что законной властью являемся именно мы, – мягко сказал Сперанский. – За нами – закон и армия. И сидим мы в столице Российской республики. Ну, кроме того, за нами Новгород и Псков. Всё про всё – это примерно двести тысяч квадратных верст. Половина Франции. А уж Пруссий и Саксоний разных так на две-три наберется. В сущности, мы можем быть и отдельным государством.
– Стало быть, Россию раздерете, – угрюмо высказался Сумароков. – Так чем же вы лучше Наполеона? Или Гришки Отрепьева?
– Это, Николай Степанович, мера временная, – спокойно сказал Трубецкой. – Тем более что на сегодняшний день Российской империи уже и не существует. Разве не так? Кавказ скоро туркам отойдет, ежели уже не отошел. Малая да Белая России – Польше и Австрии. То, чем управляет Великий князь Михаил Романов, уже не империя. – А кто же в этом виноват? Разве не вы, господа генералы? – скривился Сумароков. – Даже странно… Герои двенадцатого года…
– Мы, Сумароков, здесь не виноваты. Виновник – Великий князь Михаил, который Россию к гражданской войне подтолкнул, – с чувством превосходства сказал Сперанский. – Почему он бежал от собственного народа?
– Что-то я господа не понимаю, – сказал Николай, совершенно сбитый с толку этой странной «логикой». – Можно подумать, что Михаил Павлович затеял восстание. Или ему стоило дожидаться, пока его убьют?
– Нет, восстание затеял не он, – пояснил Сперанский. – Восстание – это, скажем так, естественный процесс, через который должен пройти любой народ. Смотрите – Британия чрез революцию прошла. Теперь она хоть и монархия, но правит-то парламент. Во Франции… Скажете – сейчас там вновь королевская власть? Э, милейший, это уже не та власть, что была, скажем, у Людовика шестнадцатого. Россия – это тоже европейская страна. Значит, революция – есть неизбежность. Михаилу Павловичу следовало ждать справедливого суда. Понимаете ли вы меня?
– Нет, не понимаю, – мотнул головой Сумароков, зажмурившись от резкой боли. Очень хотелось пить, но просить воды у этих… революционеров не хотелось. Пересилив себя, продолжил: – Я не понимаю, почему должны голодать люди. Я не понимаю, почему армия, должная защищать народ, принимается его грабить. Я не понимаю, как офицеры, дававшие присягу государю, изменяют. И я не понимаю – зачем нам нужна революция, если в результате само государство распадается на куски!
– Э, молодой человек, – снисходительно бросил Сперанский. – Вы слишком мелко мыслите. Революция не может быть
