– Посидит под арестом. Ну, завтра-послезавтра расстреляют, – позевывая, бросил Бистром. – А что с ним делать?
Карл Иванович постучал в дверь. Когда из нее выскочил дежурный прапорщик, держащий в руках карандаш и памятную книжку, бросил ему:
– Штабс-капитана отвести в лазарет. Пусть лекарь его еще раз осмотрит. Прикажите, чтобы покормили и выспаться перед расстрелом дали.
Сумарокова отвели в подвал. Пока шли, разобрался-таки, где шел допрос – в самом здании Сената! Приходилось как-то тут караул нести.
«Узилище» особыми удобствами не отличалось. Однако наличествовала деревянная кровать с соломенным матрацем и куцее шерстяное одеяло. «Лучше, чем на гауптвахте!» – решил Николай, обживаясь на новом месте.
Бородатый солдат, умело орудуя огнивом, высек искру и раздул огонек.
– Ну вот, ваше благородие, – удовлетворенно заявил бородач, укрепляя разгоревшуюся лучину в светец. – Свечек-то у нас уже давно не водится, так что не забывайте лучинку менять. Щепок-то прорва. Токма глядите, чтобы огонь не погас, а не то тут крысы лютуют! Кошку бы сюда, да нету. Не разрешает господин Сперанский кошек держать. Чихает он от них. Ну да ладно, пойду я. Тут вот баклажка с водой да сухарик.
– Спасибо, братец, – поблагодарил Сумароков солдата. – Расстреливать-то когда поведут?
– Да кто его знает, – почесал солдат затылок. – Вот скажем, князя Оболенского, того целый месяц держали. А вот его Высопревосходительство генерала Нейдгарда вместе с господином Рылеевым – так тех через два дня. И других – кого как…
– Однако, – закрутил головой Сумароков. – Ну, генерал Нейдгард, начальник штаба гвардейского корпуса – это понятно. Но эти-то господа? Рылеев, сколько я помню, членом правительства был.
– Э, ваше благородие, – махнул рукой солдат. – Я человек маленький. Накануне революции как ветеран в Сенат был истопником назначен. А уж что там господа Оболенский и Рылеев с начальством набольшим не поделили, мне знать не велено. А вы – лучше спите, пока лучинка большая – часа на два хватит.
Николай попил воды из солдатской баклажки. Есть не хотелось. Можно бы подумать о расстреле, но он был так измучен долгой дорогой и ноющей раной, что впал в состояние, среднее между сном и обмороком.
Проснувшись, почувствовал себя бодрее. Захотелось есть. Вот только сухарика на месте не оказалось. Видимо, съели крысы. Поправив лучинку и попив водички, Николай осмотрел подвал. Обнаружилось еще несколько коек, заправленных кое-как и испещренных крысиными следами и пометом. Подумалось, что под тюрьму подвал стали использовать недавно – надписей на стенах почти не было. Вернее, только одна: «Ис искры вазгарится пламя!» Чуть ниже: «Здись страдал биз вины виновный карнэт Обаленский».
«Хорошо, что невесты у меня нет! – подумалось чего-то. – Вон, Николаю Александровичу в крепости было хуже. У него и маменька, и невеста! А моей маменьке командир сообщит, та поплачет, панихиду закажет».
Тут заскрипела дверь, отвлекая от тягостных дум.
– Расстреливать? – спросил Сумароков, сбрасывая с себя шинель и пытаясь выглядеть как можно бодрее.
– Да что вы, сударь. Если бы расстреливать, я бы вам чарку водки принес. А вас господин Сперанский хочет видеть.
– А без расстрела чарка не положена?
Солдат развел руками: «Мол, где же взять-то…» Жаль. Сейчас Николай с удовольствием бы выпил чарочку, а то и две.
На сей раз Михал Михалыч был в кабинете один.
– Садитесь, господин штабс-капитан, – довольно приветливо предложил «глава» Правительственного Сената.
– Благодарствую. Чему такой честью обязан? Надеюсь, в шпионы вербовать не станете?
– Да уж какой из вас шпион… Нет, другое… Хочу вас кое с чем ознакомить.
Сперанский достал из ящика стола большую кожаную папку. Вытащил лист серой бумаги, исписанной мелким и четким почерком, стал читать:
– Пункт первый: Законодательное собрание не будет иметь власти санкционировать свои собственные постановления, но его мнения должны быть выражением народных желаний. Пункт второй: Члены судебного сословия будут свободно выбираться народом, но надзор за соблюдением судебных форм и охранение общественной безопасности будут лежать на правительстве. Третий пункт: Исполнительная власть должна принадлежать правительству, но, чтобы оно не могло исказить или уничтожить закон, необходимо сделать правительство ответственным перед законодательным собранием… – Оторвавшись от чтения, спросил: – Поняли, что тут написано?
– Не очень, – честно ответил Сумароков. – Вам бы эти записи кому поумнее показать. А я что? Я ж только Саперную школу и закончил.
– Скажите, капитан, если я отдам вам бумаги, то беретесь ли вы их передать Великому князю Михаилу? – заметив протестующий жест штабс-капитана, поднял руку: – Ну, пусть по вашему – императору Михаилу Павловичу? Отсюда, из Петербурга, мне их не отослать.
– Честно вам отвечу – не знаю, – сказал Сумароков, донельзя озадаченный. – Вот, коли жив буду, командиру передам, а уж он как решит.
– Ну, вы своего командира лучше меня знаете. Ежели скажете ему, что эти бумаги Сперанский просил императору передать – передаст?
– Мне кажется, передаст, – кивнул штабс-капитан. – Чего не передать-то?
Сперанский грустно улыбнулся. Теперь перед штабс-капитаном сидел не какой-то там монстр, не чудовище, а усталый, много поживший на этом свете человек.
– Знаете, Николай Степанович, этот проект я составил еще в тысяча восемьсот девятом году. Тогда я надеялся, что можно сделать Россию свободной страной…
– А как же государь император? – удивился Николай. – Ведь без императора в России быть немыслимо!
– Знаете, то же самое высказал Карамзин. Он тогда записочку написал, где уверял, что государь не имеет права ограничить свою власть, потому что Россия вручила его предку самодержавие нераздельно. Стало быть – он хозяин всему народу. А народ-то у нас – это крестьяне!
Сумароков не знал, кто такой Карамзин. Решил, что кто-то из царедворцев.
– Так ведь государь крепостное право отменил. Крестьянин теперь волен жить так, как он хочет. Будет крестьянин богатеть, а страна наша – процветать…
– А потом? – прищурился Сперанский. – Когда крестьянин разбогатеет?
Этого Николай не знал. Но все-таки попытался найти достойный, как ему казалось, ответ:
– А что же еще мужику надо? Будет жить-поживать, да добра наживать.
– Нет, друг мой, – вздохнул Михаил Михайлович. – Рано или поздно, но он тоже захочет власти. Рано или поздно, но захочет и государством управлять, и законы писать…
– М-да, представляю себе, как мужик будет законы писать, – покрутил головой штабс-капитан Сумароков, помещик невесть в каком поколении.
– А так и будет – по-мужицки. Беда господина Трубецкого и прочих, что они мужика-то всерьез не приняли. Старались-то они для него, для мужика. Стараться-то старались, чтобы русский мужик был свободным, а воли-то ему побоялись дать. Вот, ежели, они сами бы крестьянам вольную дали, а не император Михаил, то вам бы, господа роялисты, не только с нами, а со всей бы Россией сражаться пришлось. Был бы бунт похуже Пугачева. Постарайтесь довести до Михаила Павловича, что если он не поделится властью с остальными сословиями,
