Взвыли сирены, замигали огни, обозначая полученные городом раны, Париж закричал на тысячи голосов.
Если бы кто-то мог увидеть модель, сделанную безвестным российским сейсмологом на камчатской станции наблюдения «Крутоберегово», и продолжить проведенную им линию разлома до европейского континента, то был бы сражен наповал открывшейся картиной — невидимый клинок, вспоровший Париж, двигался четко по предсказанной Михаилом Роменским траектории.
А вот математики, ведшие свои расчеты в обеих Параллелях, не удивились бы: они уже несколько суток знали, что Касание неизбежно.
Париж замер в испуге, но ниточка, на которой был подвешен «шарик» мира Зеро, все еще не давала ему упасть.
Мир Параллель-2. НоябрьКарина всегда просыпалась медленно. Для того чтобы начать воспринимать мир вокруг, ей нужно было минуты две-три — не меньше. Она никогда не понимала людей, готовых действовать, едва открыв глаза. Пять минут между пробуждением и неизбежным выходом из-под одеяла, буквально венчали собой ночь. Именно поэтому Давыдова любила утренний секс и всегда подбивала на него Дениса. Пусть не так обстоятельно, зато вовремя — это давало ей бодрость на весь день.
Карина вынырнула из ночного сна, не торопясь, но глаз не открыла. В бывшей детской, выделенной ей для сна гостеприимной Зиночкой, шторы задергивались вглухую, так что можно было давить подушку, пока будет желание — свет не мешал.
Мешал Портвейн, который возлюбил Давыдову так, что следовал за ней по пятам, и спать укладывался исключительно в ногах, урча, как работающий холодильник «Минск». Но сегодня Портвейн в ногах не спал.
«Наверное, продался за еду»… — подумала Давыдова и приоткрыла один глаз.
В комнату проникал неровный белый свет уличного фонаря. Саму лампу Карина видеть не могла, но зато снег, летящий струями в луче света, видела превосходно.
Сон как рукой сняло.
Снегопад за окном означал, что рейса на Киев сегодня не будет, зато будет столпотворение на вокзалах. Карина села на диване, опустив ноги на пол — села и замерла в изумлении.
Это была не та комната, где она заснула. Это была совсем другая комната. Значительно меньше, с ворсистым покрытием на полу, небольшим диваном и с единственным окном без выхода на балкон.
Карина подошла к примороженному стеклу и коснулась пальцами гладкой ледяной поверхности. На миг на темном стекле проступили отпечатки ее пальцев — хитросплетение папиллярных линий.
Перед ней простирались снега, торчали из белых сугробов бетонные столбы освещения и крыши каких-то построек. Казалось, мир был затоплен снегом, захлебывается в белых потоках, летящих почти параллельно земле.
Я сплю, подумала Карина. Или брежу. Или кто-то на конференции сыпанул мне в вино чуть-чуть спорыньи, поэтому я и сплю и брежу одновременно.
Страха не было — только бесконечное удивление и ощущение раздвоенности: какая-то часть Давыдовой все еще спала в тот момент, когда она глядела на зимний пейзаж за окном, и спала эта часть не здесь.
Зазвонил сотовый. Он лежал на зарядке возле плоского экрана ТВ — только руку протяни. Карина осторожно, словно опасаясь, что трубка ее укусит, взяла телефон.
— Алло?
— Проснулась? — спросил мужчина на той стороне трубки.
— Почти, — отозвалась Карина осторожно. — А что?
— Ничего. Просто спрашиваю. Ты одна?
— Да.
— Вот и хорошо… — сказал собеседник. — Терпеть не могу говорить обиняками. Отпуск кончился. Я послал за тобой сноумобиль. Надеюсь, что часа за два ты доберешься. Приводи себя в порядок, они позвонят, как подъедут.
— Что стряслось?
— Касание, как я тебе и говорил, — мужчина помолчал, а потом добавил: — С чем я всех нас поздравляю. Это мы думали, что у нас была жопа. А сегодня мы узнаем, что такое настоящая жопа.
Карина подумала и ничего не ответила. Она не знала, что сказать, а в таких случаях лучше помолчать.
— Прогноз погоды, — пояснил собеседник, чуть погодя. — Лучше б я его не видел. Вопрос о том, сколько протянет Сантаун, снимается. Мы получили приказ об эвакуации, Кира.
Карина испытала странное чувство, словно ее мозг окунули в проявитель воспоминаний.
Давным-давно, когда маленькая Кара хвостом ходила за своим отцом (а отец был, мягко говоря, неплохим фотографом), посиделки в папиной лаборатории всегда были для нее настоящим праздником. Она обожала смотреть через отцовское плечо, как на белом листе фотобумаги проступают тени будущего пейзажа или портрета, и всерьез считала это волшебством.
Сейчас такое волшебство происходило с ее памятью.
Знание окружающих реалий приходило из ниоткуда — словно кто-то протирал тряпкой запотевшее зеркало, и в нем проявлялись знакомые-незнакомые лица.
Она уже вспомнила, как зовут ее собеседника, с раздражением подумала, что в сноумобиле будет тесно и жарко, потому что вместе с водителем приедет охрана, которая ей вовсе не нужна — Алексей всегда присылает за ней охранников, хотя те, кому она, собственно, интересна, находятся в другой Параллели.
Она вспоминала не все — память рассыпалась на мозаику, на фрагменты, но тут же собиралась в блоки, словно паззл.
Например, вот эта зубная щетка в ванной? Зеленая — это ее. А синяя? И она вспомнила — чья. И вспомнила, что не видела Данила неделю. И неизвестно, когда увидит, если действительно отдан приказ на эвакуацию. А он отдан, это уже точно — Кирсаныч имеет доступ.
Карина провела рукой по волосам. Ее и не ее одновременно. Она никогда не носила такую стрижку, но едва заметная родинка над бровью… Это не подделаешь. Что с памятью? Это ведь не ее память! Или ее? Или все-таки бред?
Надо будет показаться Коленьке Бровко: семейный психиатр — это великое дело! Но только после переезда. На новом месте. Пусть он разбирается. Стоп! Коленька — это из другого мира, здесь штатного мозгоправа зовут Сергеем Климовским, и он вовсе не душечка. Попадать к нему — себе
