Савва с Проклом замерли, вглядываясь Матвейке за спину. Он повернулся, размазал грязные слезы по морде и обомлел. В ковыльном море плыли два всадника. До них оставалось саженей тридцать, и Матвейка рассмотрел бородатые, совсем непохожие на татарские лица, высокие меховые шапки и длинные пики в руках. Казаки, как есть казаки! В Саратове навидался этого лихого и опасного народа. Отвел Господь беду! Дуля вам, раскольнички, а не Матвейкина простая душа! От поганых ушел, а теперича и от самого Сатаны!
Матвейка вскочил и опрометью бросился к казакам. Его никто не преследовал.
– Свой я, свой! – Матвейка, мельтеша руками как угорелый, добежал до всадников и на радостях бросился целовать пыльный сапог казака в рваном кафтане, отделанном бордовой парчой. От запаха конского пота щипало глаза.
– Ну буде, буде, сапог до дыры иссосешь, – выдернул ногу казак и подмигнул второму. – Видал, Куприян, по-царски встречают!
– Он тебя, Михайла, видать, за отца опознал, – хохотнул Куприян. – Эй, паря, а вроде эт я с твоей матушкой на сеновале грешил?
– Шутите, дядя? – Матвейка по-дурацки заулыбался.
– Шутю, – осклабился Куприян и полоснул нагайкой. Слепящая боль стеганула спину и опалила лицо. Матвейка хлопнулся на колени, закрыл голову руками и истошно завыл, увидев на ладонях свежую кровь.
– Вставай, смердячья душа! – велел Михайла. – К дружкам топай, дурканешь, шкуру спущу.
– Не дружки они мне, – заскулил Матвейка, зажимая рассеченную щеку.
– Разберемся. – Михайла тронул пегого жеребца.
Раскольники не бросились наутек, от конного разве в степи убежишь? Встали спина к спине, достали кистени.
– Видал? – хохотнул Михайла. – Во времечко наступило, лапотники – и те при оружии!
– Эй, а ну не балуй, – Куприян вытащил пистоль и прицелился. – Железяки бросайте!
Матвейка ждал от раскольников бессмысленного сопротивления, яростной схватки, и прогадал. Прокл шепнул сыну на ухо, и кистени полетели в траву.
– Сдаемся.
– Ну то-то. Вяжи их, Михайла.
– А этого?
– А в этом угрозы, как в котенке малом.
Матвейке стало обидно, и он, не понимая, что происходит, сбивчиво затараторил:
– Дяденьки, тут татары близко, в Дикое поле с полоном идут. Надо войско собрать и ударить по ним!
– Ага, так и сделаем. – Михайла спрыгнул с седла и пошел к раскольникам, на ходу разматывая веревку.
– Извиняй, сынок, – сказал Савве Прокл. – Видать не судьба.
– Как Бог дал, батюшка. Зато как мечталось, вместе в Христовы палаты войдем.
Прокл перекрестил сына. Михайла замер, глянул подозрительно и сказал:
– А ну еще покрестись.
Прокл перекрестился размашисто.
– Истинной веры держитесь? – ахнул Михайла.
– Древлеправославные мы, – горделиво откликнулся Прокл.
– От дела! – Михайла бросил веревку и перекрестился двуперстием. – Ты глянь, Куприян!
У Матвейки подкосились ноги. Куда ни плюнь, всюду еретики, пристают, как репьи к бродячему псу! Да что же это такое?
– Бежим от Антихриста, – пояснил Прокл. – Ищем землю обетованную, подальше от никонских собак и новых порядков срамных.
– И правильно, браты! – Куприян опустил пистоль. – Мы вон давно утекли и красиво живем.
– Станица рядом?
– Выше бери, – подбоченился Куприян. – Орда! Хан Гирей за Кубанью землицу нам в вечное владение дал, отныне служим ему. С ногайским мурзой в набег и пришли.
– С татарами? – удивился Прокл.
– Татары нам братья, – пояснил Михайла. – Враг у нас общий – Москва и антихрист Петрушка. Булавинский бунт не забыли? Славно погуляли тогда, покуражились, всласть перевешали царских подпевашек и холуев. А как разгромили нас, пришлось уходить с женками и детьми. Петруша, ненавистью к православной вере кипя, нас бы ни в жисть не простил. Отныне на москалей у нас ого какой зуб. В энтот раз славно русаков пощипали, долго кровью будут харкать.
Матвейку трясло. Как это, казаки вместе с нехристями татарскими на Русскую землю разбоем пришли? Истинно, еретики-раскольники, враги лютые, ненавистью и злобой кипящие. Жаль, не перебили их всех в свое время, не срубили гадине ядовитой башку.
– Ты прости меня, паря, – обратился Михайла к Матвейке. – Сгоряча саданул, не признал за свово.
Матвейка растерялся.
– Никонский выродок он, – пояснил Прокл. – С собой ведем, хотели туркам продать.
– А я и смотрю – рожа мерзкая, – Михайла замахнулся рукояткой нагайки, но не ударил. – Повезло вам с нами, татарский разъезд бы мигом в лоскуты порубал. Орда близко, три загона возле Черного ручья собрались, полтыщи татар, нас, некрасовцев, сотня, да полону несчитано. До утра будем поджидать остальных.
– Спаси Господи! До своих добрались! – Прокл, униженно кланяясь, ткнулся лицом в гриву Куприянова коня. – Уже и не чаялись.
Матвейка часто, с присвистом задышал. Сволочи! Так и знал, никаких родных они спасать не идут! Татарам продались, суки! А может, и вовсе лазутчики…
Михайла наклонился за оружием, и тут до того безучастный Савва прыгнул мягко и плавно, словно огромная кошка, выхватил из рукава нож и без замаха вонзил лезвие казаку в левый бок. Прокл резко дернул Куприяна за ногу, вырвал из седла, шмякнул о землю, вбил колено в лицо и вызверился на обмершего Матвейку:
– Коней держи, дура!
Михайла сучил ногами в расплывающейся кровавой луже, Куприяна поставили на колени, и Прокл ласково попросил:
– Отвечай, соколик, далече ли до Черного ручья, кто у вас атаман и есть ли заветное слово, чтобы разъезды пройти?
Куприян выхаркал багровые сгустки и осколки зубов и прохрипел:
– Хера я вам расскажу! Иуды, будьте вы прокляты!
– Железом надо прижечь, – задумчиво сказал Савва.
– Жги, мразь, пытай, – Куприян выкатил бешеные глаза. – Мне боль, что ласковая жена.
– Много знаешь о боли? – Савва медленно стащил кафтан. Матвейку качнуло. Спина раскольника бугрилась вздутыми синими шрамами заживших и свежих, с треснувшей коркой, сочащихся гноем рубцов. Следы плетки или бича. На груди и животе цвели кошмарные бутоны ожогов, плоть сморщилась и усохла. Глаза Саввы застыли. – Я покажу тебе настоящую боль.
Савва оказался прав: некрасовец Куприян не знал, что такое боль. Раскольники пыточное дело ведали крепко – язык предателя-казака развязался быстро. Про все рассказал Куприян: про дорогу до Черного ручья, про атамана и про слово заветное. Ничего не утаил. В неглубокой промоине на поживу стервятникам остался кусок окровавленного, скулящего мяса. Если Матвейка и раньше боялся раскольников, то теперь звериной жестокостью они внушали безысходный, панический страх. Не люди – демоны.
Раскольники взяли коней с оружием, нахлобучили на головы казацкие шапки и стали неотличимы от настоящих некрасовцев. Прокл взял Матвейку на свою лошадь, но, когда впереди показалась узкая лента степной речушки, ссадил обратно на землю.
– Лагерь должен быть скоро, дальше пехом пойдешь. Мы тебя в полон взяли, идем татарам продавать, а пленников верхом не катают за здорово живешь.
Делать нечего – поплелся Матвейка дальше пешком. Вроде недалеко осталось, а все равно обида взяла: свои-то ноги раскольники поберегли! А ну как не две версты впереди, а поболе? Солнце поднялось высоко, и Матвейка взмок от пота. Давно не мытое тело отчаянно чесалось, ноги немилосердно ныли. Казацкие кони под Саввой и Проклом недобро косились и тихонько похрапывали, то ли чуя на спинах чужаков, то ли потешаясь над ним,
