– Пить, пить!
Матвейке вцепились в ногу, он шарахнулся в сторону и едва не упал. В лунном свете корчился тощий мужик с разбитым в кашу лицом.
– Пить!
– Нету, миленький, нету. – Матвейка с силой выдернул ногу и бросился за раскольниками, больше всего боясь потеряться среди толпы живых мертвецов.
– Авдотья! – Прокл обнял невысокую полную женщину, зарылся бородой в грудь.
– Батюшка! – к ним припала девушка, худенькая словно тростинка.
– Живые, – ахнул Прокл. – Евдокия где?
– С нами. – Авдотья отступила. К склону оврага привалилась черная фигура.
– Евдоха! – Савва упал на колени перед женой.
Прокл целовал супругу и дочь. Матвейка переминался с ноги на ногу, глупо улыбаясь во тьму. От воссоединившейся семьи веяло любовью и тихим, умиротворяющим счастьем. Тем, что обычно не выставляется напоказ. Голова пошла кругом, в удачу не верилось. Вот тебе и еретики. Глубоко в сердце затеплилась робкая надежда. В Орду пробрались, бабенок сыскали, татар не спужались, авось получится своим ходом уйти. Вокруг шевелились пленники, кто-то плакал, слышались обрывки молитв.
– Пришли, родименькие, пришли, – зачастила Авдотья. – Мы и не чаялись.
– Да я уж молодуху было нашел, да Савка сопли распустил, пришлось идти выручать, – откликнулся Прокл. – Нюню несчастную на погибель отцу родила.
«Нюня», на Матвейкиных глазах резавший людей как скотину, ворковал над женой.
– Уходить не пора? – Матвейка тронул Прокла за рукав. Неужто не понимают, светает рано, по темке надо подальше утечь.
– Погодь, – отмахнулся раскольник, словно от комара. – Не мешай. Готовьтесь, бабоньки, спасемся, как верой святого Стефана заведено.
Евдокия поднялась, стеная и охая, Савва заботливо поддержал. Она отдышалась и тихо сказала, гладя круглый, надутый живот:
– Толкается ужо, беспокойный, весь в отца. – Евдокия перекрестилась.
– Душа непорочная, нерожденная, вознесется прямиками к Христу, – нежно прошептал Савва и губами нашел губы жены. Матвейка пропустил в гнилой темноте быстрый, сильный удар.
– Спаси Господи, – Евдокия охнула и подломилась на обмякших ногах. Из широкой раны в животе толчками плеснула черная кровь, заливая Савву, застывшего с ножом в повисшей руке.
Матвейка подавился от ужаса и засипел, волосы на затылке зашевелились. Он попятился, не чувствуя, что идет по живым. Прокл, с меловым в лунном свете лицом, похожий на древнего демона, одним взмахом перерезал горло жене. Дочка Мария даже не дернулась, ожидая участи с покорной обреченностью и кривой, жутковатой улыбкой. В ее глазах застыла непроглядная тьма. Спустя мгновение она упала на мертвую мать. Прокл зашатался, из груди вырвался надрывный, плачущий вой.
– Спи, голубушка, спи, я иду за тобой. – Савва тяжело, через силу поднялся. – Благослови, батюшка, на подвиг мученический.
От охрипшего, незнакомого голоса Прокла Матвейку затрясло.
– Если же скажут тебе: «Куда нам идти?», то скажи им: так говорит Господь: кто обречен на смерть, иди на смерть, – слова Прокла упали проклятием. – Как порешили, так и делай, сынок. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. Господи, помилуй, Господи, помилуй. Господи, благослови.
Нож Саввы вошел отцу в живот и, хлюпая, пополз вверх, вспарывая грудину. Прокл ухнул, оперся на сына и ударил Савву лезвием под кадык. Они рухнули рядом. Савва умер, а Прокл, кряхтя и постанывая, сел и привалился спиною к жене.
Из Матвейки словно вырвали жилу, ноги не слушались, он сделал пару шагов, рухнул на колени и беспомощно забормотал, дурея от медного запаха пролитой крови:
– Вы… вы… вы чего наделали, сволочи?
– Тихо, – Прокл скрипнул зубами, залитый кровью с головы до ног. Своей, жены, дочери, сына. В темноте жутко белели вытаращенные глаза. – Помру вскорости я.
– И подыхай, сукин сын! – Матвейка ударил раскольника в грудь.
Прокл закашлялся густой, вязкой жижей, пустив пену по бороде.
– В Аду мы, парень. Я тебе говорил. Теперь видишь и сам. А из Ада выход един – через муки великие, паче чем Исус претерпел. Так вера наша гласит.
В Матвейкиной голове возникли образы недавнего прошлого: отец-игумен читает перед монастырской братией «Двунадесять ересей» – перечень учений еретических, после церковного раскола появившихся. Иные из них отрицали поповство и верили, что Сатана уже поработил грешную землю; потому, кроме как через муки земные, в Царство Небесное никому хода нет.
– Не вера то, ересь! – запальчиво крикнул он.
– То попы говорят, Антихристу запродавшиеся. – Прокл зажал выползающие из брюха кишки. – Только мы, дети святого Стефана Кинешемского, истину попранную храним. Обманут народишко, оттого и души заблудшие. Тьма во тьме. А свет один – страданием смыть любые грехи. Не исповедью: Богу пустые слова не нужны, Господь сына своего на пытки обрек, на искупление через смерть, так и нам завещал. Только мученику открыто Царство Небесное. Оттого и порешили семьи свои, не дали на чужбине пропасть. Стоят родные перед воротами Рая, меня дожидаются. Иду я, миленькие, иду…
– Вы же спасти их хотели! – Матвейка расплакался.
– Вот и спасли. – Прокл закрыл глаза. – От плена и бесчестья на чужбине. В смерти спасение. Милостива она. Слаще татарского рабства в тысячу раз.
– Не думал ты ни жену, ни дочь вызволять, – страшная догадка опалила Матвейку огнем. – А я уши развесил.
– Молодой ты, ума не нажил еще, – закашлялся Прокл. – Неужто верил, будто девиц красных из беды вызволим и домой привезем? Дурак. Жизнь – не сказка тебе. От татар не уйти. До засечной черты тридцать верст по голой степи. Потому дорога наша в один конец и легла.
– Меня притащили пошто? – заскулил Матвейка.
Раскольник не ответил. Тяжелая голова свалилась на плечо, ладони разжались, из широкой раны выпал ком окровавленных потрохов. Прокл умер с добродушной и умиротворенной улыбкой. Там, наверху, его ждали жена, дети, сноха и неродившийся внук.
Матвейка сидел, пялясь на остывающих в темноте мертвецов. Мысли кружили неистовый хоровод. Пришло осознание – должен был Матвейка принять гибель вместе с батюшкой Сергием, в поруганной татарами церкви. Такова Божья воля была. Ослушался Матвейка, верой был слаб, загубил вместо себя две живые души. Радовался, дурак. Только Господа не обмануть. Послал он Матвейке двух святых, а может, и ангелов, открыл, как из царства Антихриста в Царствие Небесное по лестнице мученической взойти.
– Добрый человек.
Матвейка очнулся рывком, вернулся в Ад на земле. Рядом, залитая призрачным лунным светом, сидела полонянка с распущенными, косматыми волосами. Лицо заплыло синяками, превратив глаза в узкие щелочки, свезенный нос хлюпал на середине правой щеки. Поверх голого, грязного тела накинута вшивая тряпка.
– Ребеночек у меня, Игнатушка, – с трудом шевеля расплющенными губами, сказала она, протянув воняющий падалью черный комок.
Матвейка разучился дышать. Дите давно было мертво, распухло на жаре и начало гнить. Жуткие подробности скрыла спасительная угрюмая темнота.
– Спит он, тс-с, – баба приложила палец к
