– А охотиться вдруг придется?
– Лучше траву жрать буду!
Славка непослушными пальцами распутывал курице лапы и чувствовал, как скапливаются в уголках глаз злые слезы. И впрямь – шестнадцать лет ему в мае исполнилось, еще разреветься не хватало, срамота.
– А ну, дай сюда, тюхтя, – отец отобрал у Славки птицу, дико косившую на людей круглым карим глазом, будто удивлявшуюся – поили-кормили, а сейчас вдруг чего надумали?
И одним махом отрубил ей голову. Не любил Славка на такое смотреть, и сам бы не взялся рубить даже под угрозой порки, но все же с малых лет порой невольно становился свидетелем забоя птиц, и нынче ему показалось, что крови как-то ненормально много, она хлынула из горла, как из пробитого бурдюка, не могло быть в одном небольшом живом существе столько крови…
Злополучными этими курами отец попрекал Славку всю неделю. Мать хмурилась, она как педагог воспитательных приемов отца не одобряла, но и сказать поперек ей было нечего, потому что на все возражения отец твердил одно: «Парень он, не девка, ишь, неженку вырастили». Всю неделю Славка ежился от отцовских насмешливых взглядов («Как суп-то из куры лопать, так горазд!») и старался пореже попадаться ему на глаза. А в самом конце недели, в воскресенье, началась война.
Где-то сразу после полудня Славка услышал, как соседи гомонят. Вышел на крыльцо, и соседка сразу закричала ему через забор: «Вийна, вийна!» Сделалось не то чтобы страшно, но муторно и тягостно. Впервые Славке подумалось, что отцовские предупреждения про армию – не просто слова. Больше всего на свете Славка боялся, что однажды ему придется убивать, и особенно боялся: вдруг когда-нибудь придется убить человека.
Немцы вошли в город девятнадцатого сентября, почти через три месяца. К тому времени уже всем было ясно, что Киев будет сдан: из радио и газет выходило, что советские войска откатываются назад стремительно. Впрочем, Славка газет не читал и радио не слушал, ему довольно было того, что рассказывал отец, и, вообще с тех пор, как начались бомбежки, а с горизонта почти беспрерывно стал доноситься гулкий грохот канонады, Славка впал в какое-то внутреннее оцепенение, жил будто вполовину. Может, так выходило от постоянного недосыпания: часто ночью приходилось всей семьей прятаться от бомбежек в щели, вырытой на огороде (такие простейшие укрытия были теперь повсюду во дворах и на улицах), а в узкой яме два метра глубиной, на узлах с одеждой и самым ценным домашним скарбом да под разрывы бомб не особенно поспишь. Днем же Славка, в силу возраста уже попадавший под трудовую мобилизацию, ходил на строительство оборонительных сооружений, и все это, вместе со сном урывками, между бомбежками, так отупляло, что даже близкая канонада не страшила.
Именно там, «на окопах», он познакомился с Розкой. От природы Славка был не особенно крепкий, по-птичьи тонкокостный, но все же выносливый, не дохляк, а вот как-то раз рядом с ним оказался настоящий хлюпик. Мальчишка был его ровесник, невысокий, со слабой, узкой и впалой грудью, удивительными руками – бледными, почти прозрачными, словно какие-то диковинные ночные цветы, и крупными, будто нарочно завитыми, темными кудрями. Явно не созданный для тяжелой физической работы, он очень быстро выдыхался. Славка поглядывал на него снисходительно, но, в общем, не особенно обращал внимание, пока к мальчишке не пришла, по-видимому, сестра, того же возраста и очень на него похожая. Тогда Славка оперся на черенок лопаты и принялся наблюдать за девчонкой. С такими же, как у брата, черными кудряхами, подвязанными черной же лентой, и тонкими белыми руками, она показалась Славке необычной, будто совсем не отсюда, не со здешних пыльных, суетливых, перерытых укреплениями улиц. Он бы, верно, так и не решился к ней подойти, если бы парнишка-хлюпик не выронил узелок, который она принесла. Узелок скатился точно Славке под ноги. Сквозь белую тряпицу проглядывал хлеб. Девчонка уставилась на Славку: что тот сделает – схватит и убежит? Славка поднял узелок и взобрался к ней по оседающей круче перемешанной с песком земли.
Брата и сестру звали Лев и Роза Эткинд. Оказалось, жили они буквально через несколько домов от Славки – странно, что он их раньше не встречал. Впрочем, они были «тиходомы», как говорила про таких бабушка. Левка играл на скрипке, Розка зачитывалась книгами и мечтала стать врачом.
– Жиды пархатые, – припечатал отец, когда Славка рассказал про своих новых знакомых. – Пробу на них ставить некуда. Диву даюсь, что от «окопов» не отвертелись, такие всегда от работы отлынивают.
Отец евреев сильно недолюбливал, чем-то они ему когда-то насолили, а покойный дед – тот и вовсе был лютым жидоедом, вся округа знала. Славке, впрочем, было все равно. Жили они на Куреневке, этот удаленный от центра район, весь в садах и огородах, расположенный рядом с огромным оврагом, населяли украинцы, русские, евреи и поляки, соседство было разным: и дружным, и склочным, но в общем привычным, и менее всего Славку интересовали вопросы чьего-то происхождения, равно как и своего собственного.
Так что вскоре они везде ходили вместе – Славка и Розка: белобрысая голова, выгоревшая за лето до сияющей белизны, и темная, с непременным черным бантом. Мать Розки, как и Славкины родители, тоже была не рада этой дружбе, по каким-то неясным причинам считая, что ее дочери пристало водиться с парнями только своей породы. И Розка также не обращала на это внимания. Все Славкины чудачества, над которыми соседские ребята посмеивались, Розке как раз таки нравились. У них вообще оказалось много сходного: оба учились в старших классах и собирались получать высшее образование (с прошлого года обучение в старших классах стало платным, и обоих родители этим попрекали, но платили исправно). Оба были нетерпеливы к жестокости и сострадательны. Им было интересно вместе – и говорить, и молчать.
Вдвоем они ходили глазеть на наводнивших город немцев и собирать слухи. Когда немцы пришли (а последние красноармейцы бежали дворами и переулками), необходимость ходить «на окопы» отпала сама собой, и казалось, весь город не знает, что делать дальше: стояли брошенные на путях трамваи, стояли разграбленные магазины с разбитыми витринами (причем в грабежах магазинов одинаково отличались как немцы, так и кое-кто из местных), школы несколько дней были закрыты.
– Ну все, кончилась советская власть, – сказал отец, придя с работы куда раньше обычного.
– Что ж теперь будет… – вздохнула мать.
– А черт его знает. Ну, немцы, чай, не Орда. Европа! – глубокомысленно заключил отец. – Значит, проживем как-нибудь.
Хоть прихода немцев и ждали с опаской, поначалу их все же не особенно боялись.
Из-за низкого забора Славка и Розка наблюдали, как немцы занимают Дом кожевников на Кирилловской, новое, большое, добротное здание. Понаехало много интереснейшей, самой современной техники: мотоциклы, грузовые автомобили, гусеничные броневики,
