Через четыре дня взрывы, наконец, утихли. Отец ворчал, что кто бы ни взорвал Крещатик, сделал это не от большого ума, поскольку теперь расплачиваться будут горожане. Славка не знал, что и сказать. Фашисты получили по заслугам, но народу всякого погибло много, не только немцы.
В конечном итоге Славке разрешили выходить из дому, и первое, что он увидел, оказавшись на улице, – новое большое объявление на тумбе у перекрестка. Возле него толкались соседи.
– Жидов вывозят! – сказал кто-то. – Давно пора!
Славка протиснулся между чьими-то плечами и прочел: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковой и Доктеривской улиц (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян». Что-то в этом объявлении было не так, и дело было не в исковерканных немцами названиях улиц. Озадачивала лаконичность формулировки: «все жиды». Прямо-таки все? И куда повезут такую тьму-тьмущую?
Прежде всего Славка побежал к Розке. Тамошние соседи, тоже евреи, суетливо собирали чемоданы; на половине дома Эткиндов было тихо. Славке долго не открывали, лишь шевельнулась занавеска в окне. Когда поблизости никого не оказалось, дверь приоткрылась, и его впустили. В прихожей стояла сама Розка, бледная до синевы и очень напуганная.
– Вы что, тоже уезжаете? – глупо спросил Славка, глядя на пустые полки в прихожей. Что спрашивать, и так ясно; да и как не собираться со всеми, когда такое распоряжение.
– Нет, – почему-то шепотом сказала Розка. – У мамы плохое предчувствие. Говорит, сделаем вид, будто собрались и ушли, а сами спрячемся в подполе. А назавтра ночью попробуем уйти из города.
– Так немцы везде. А если поймают?
Розка жалобно задрала брови.
– Мама говорит, немцы убивать будут.
– Да зачем солдатам, пусть и немцам, убивать столько гражданских? – Славка помолчал. – Слушай, а давай вы у нас спрячетесь, я попрошу батю. Нас не заподозрят. Все знают, мой батя евреев не любит и мне пеняет, что с тобой дружу.
– Разве он согласится…
– Я уговорю.
Славка вовсе не был в этом уверен. Если честно, единственное, в чем не сомневался – что наверняка получит за предложение укрыть еврейскую семью хорошую выволочку. Но и оставлять Розку здесь, когда в любой миг могут нагрянуть немцы или их прихвостни… И так тоскливо становилось оттого, что Розке в любом случае придется уехать – либо по приказу немцев, либо спасаясь бегством. А Славка еще мечтал ее поцеловать. Какие теперь, к черту, поцелуи. Не получится же постоянно прятать ее с матерью и братом у себя – кто ж знает, на какой срок пришли немцы. При мысли о том, что, возможно, под немецкой оккупацией придется жить очень-очень долго, Славке совсем тошно стало.
– Я попробую его уговорить.
Впрочем, как Славка и ожидал, стоило ему лишь заикнуться о том, чтобы спрятать Розкину семью, как отец пришел в ярость.
– Да ты соображаешь, курьи твои мозги! – закричал он на Славку. – Хочешь, чтобы всех нас расстреляли?
– Тише, тише, – полушепотом увещевала его мать. – Соседи же услышат!
Назавтра с самого раннего утра к назначенному месту потянулись вереницы людей. Впервые за много дней Славка ходил по улицам один, без Розки, и ему было непривычно и очень беспокойно. Чем ближе к кладбищу, тем больше толпилось народу, и была это в основном жалкая, перепуганная голимая беднота. Очень много стариков и старух, женщины, дети – все, кто мог, тащили неисчислимые узлы с пожитками, перевязанные веревками переполненные чемоданы. Несли калек и больных. В бесконечных колоннах, над которыми разносился стон и плач, было что-то апокалиптическое, от конца времен. Славка дошел до улицы Мельникова, увидел немецкое оцепление и повернул обратно. Куда немцы собрались увезти такие толпы? Действительно ли в гетто, как поговаривали вокруг?
И не затерялись ли все-таки в этих толпах Розка и ее семья?
Славка сначала шел быстрым шагом, потом побежал. Розкин дом стоял тихий, запертый, и на стук в дверь лишь отозвалась лаем соседская собака. Даже если Розка с семьей не ушла, даже если они действительно прячутся – станут ли они сейчас открывать… Нет, конечно. Славка медленно пошел домой.
И не сразу он обратил внимание на далекий звук, настолько постоянный и равномерный, что сознание поначалу не выделяло его из прочих звуков окружающего мира как что-то необычное. Это был звук пулеметной стрельбы, доносившийся со стороны оврага. Кто-то почти без перерыва стрелял и стрелял, будто поставил перед собой цель зачем-то расстрелять целый вагон, да что там, состав, груженный патронами.
Отец, мать, бабушка – все сидели на кухне, молчаливые, растерянные, даже пришибленные.
– Слышишь вот это та-та-та? – с неясной, неведомо к кому относящейся сухой злобой спросил отец, указав на окно. Звук стрельбы, хоть и едва слышный, все же был различим и здесь. – Евреев стреляют.
– К-как? – Славка на миг даже заикаться начал. – За что?
– То у немцев спрашивать надо. Вся Куреневка уже только и говорит, что в Бабьем Яре людей выстраивают очередями и стреляют. А немцы ходят по домам и смотрят, чтобы никакой еврей дома не отсиделся.
– А как же Розка? Бать, мы должны Розку спрятать! Если их с мамкой еще не увели…
– Туда, что ли, тоже хочешь? – тихо и страшно спросил отец, кивнув на окно. Беспрерывная стрельба, едва слышная за стеклами, казалась чем-то спокойным, обыденным, почти безобидным.
– Тогда я сам с Розкой в Бабий Яр пойду.
– Дурень безголовый! – заорал отец. Мать молчала, глядя на свои руки, стиснутые на коленях, бабушка крестилась.
– Вот пойду, и все, и попробуй останови, – твердил Славка. – А еще характер мне воспитывал! Как животину беспомощную рубить, так пожалуйста, а как человека спасти…
Тут отец просто взбеленился, отвесил Славке затрещину и еще какое-то время распекал его на все корки, затем умолк, принялся мерить кухню шагами. Славка стоял на пороге. Осознание было как порыв холодного ветра: если отец сейчас запрет его в комнате, запретит выходить из дому, то разойдутся они далеко, как две стороны того оврага за Куреневкой, чтобы никогда больше не быть вместе, даже живя под одной крышей.
И вдруг отец произнес такое, чего Славка уже не ожидал услышать:
– Если они
