— Потому что меня не устраивает такая формулировка! — взорвался Брент. Под дверью кто-то заскребся — пришли посмотреть, вернее, послушать, кто и почему так орет. Брент уставился в свой планшет. — «На представленных для экспертизы образцах...» Целый список!.. «...присутствуют смазанные отпечатки и биологические частицы, принадлежащие Томасу». Вместе с кучей других отпечатков и частиц!
Я отобрала у Гордона планшет и пролистала заключение. Ни к чему придраться я не смогла, даже если бы и захотела, напротив.
— Мы ученые, мы работаем с представленным материалом, — холодно сказала я. — Все, что мы обнаруживаем, мы отражаем в заключении. Если на всех образцах есть другие отпечатки — они там есть. Любое отступление от этого правила считается фальсификацией доказательств.
Брент посмотрел на меня с нежной ненавистью. Так смотрят, наверное, на детей, утомивших расспросами, на которые стыдно отвечать. Не потому, что что-то звучит неприлично, а потому, что вопрос очень глуп и не всегда простителен даже ребенку.
— Госпожа глава лаборатории! — Вот это да, такого я от Брента не ожидала. — Объясните мне, зачем тогда подобное заключение, если оно никак не влияет на следствие? Вся эта требуха, — он потряс своим планшетом, — просто куча дерьма и ничего не стоит, как любая куча дерьма.
— Вы сегодня не в духе, — ответила я спокойно и вернула Гордону планшет. — Господин Курт, прошу вас, оформите окончательное заключение и загрузите его в базу. Какие выводы сделает следствие… сделаю я как следователь, уже мои проблемы. И спасибо вам за работу.
Брент состроил невероятное выражение лица. Такое выглядит всегда смешно: «Посмотри, как сильно я на тебя рассержен». Создатели, да ну и что?
— Пойдемте со мной, Брент, мне нужно сообщить вам кое-какую информацию.
Мне не хотелось делиться с Брентом. Тем более с таким — озлобленным, похоже, даже отчаявшимся. До сегодняшнего утра он держал себя в руках, может быть, ему уже успели позвонить из дворца?
Мы прошли в небольшую пустующую комнатку. Пока мы шли, все собравшиеся в лаборатории делали вид, что оказались по соседству с нами случайно и вообще, абсолютно никак не любопытны. И сверлили нас взглядами, такой вот поведенческий парадокс.
— Что с вами, Брент? — спросила я, садясь в кресло. — И я не шутила, когда говорила, что в этой лаборатории мои правила.
— Говорите, что хотели, — милостиво разрешил Брент. Он садиться не стал, привалился к стене и теперь не смотрел на меня совершенно. — Все, что вчера было найдено, можно выкинуть под хвост вашему ксенокоту.
— Особенно руки, — съехидничала я. И вроде бы сильнее мрачнеть Бренту было некуда, но он изыскал возможность. Да, это я нашла руки, с этим ему нужно смириться. — Все равно этот пластик нам особо ничего не дает в плане наличия отпечатков. Четких или нет, главное, что мы можем с определенной степенью уверенности утверждать, что он из квартиры ректора.
Я понимала Брента. Когда он нашел эти улики, а я еще не нашла ничего, мне от досады хотелось реветь. Брент хотя бы злился.
— Или он поделился им с соседями по доброте душевной.
— Есть еще следы крови. Я понимаю, вам хотелось, чтобы ваши улики сработали на все сто. Так не всегда бывает. Что не преуменьшает ваш вклад.
Руперт уже ехал в Академию, а мне опять все карты спутал Брент. Но сейчас, когда причина его гнева стала мне понятна, я не могла на него злиться. Он единственный раз отличился, и такая вот незадача. С его характером сложно примириться с поражением, но придется, деваться некуда.
— Если вы перестанете стоять столбом, мне будет проще рассказывать, — предложила я. Брент нехотя, но сел в кресло. — И скажите, что все-таки был за повод мне позвонить?
Я заморгала, не веря собственным глазам. Брент стер с лица недовольство и улыбнулся. В его улыбке не было ничего, что могло бы вызвать у меня неприязнь — но мне не понравилось, что он улыбается. Он не должен был улыбаться, словно мы сидели где-нибудь на курорте, потягивая вино и разговаривая о разном.
— Я планировал проводить вас домой. Не вышло, потому что все пошло наперекосяк из-за этого Майкла. Да, вы мне скажете, что он главный свидетель, один из главных, что его показания очень важны, что мы с вами только коллеги. Вы мне не нравитесь как коллега, капитан Мэрианн, с вами невозможно работать, вы не признаете ничей авторитет…
— Что? — опешила я. — Брент, вы что, говорите с зеркалом?
Он то ли не услышал, то ли успешно сделал вид.
— Но если бы мы с вами встретились в иной обстановке…
— Вы за мной пытаетесь еще и ухаживать? — съязвила я. Не то чтобы мне это было непонятно — смущала причина. Если бы дело тянулось как патока, я бы решила, что Бренту скучно, но мы неслись как загнанные вкрай кони.
— Именно что пытаюсь, — буркнул Брент недовольно. — Вам все приходится говорить прямо. Я чувствую себя как покойник на вашем столе, голый и беззащитный, и скрыть ничего не могу. Вы что, не поняли это по букету цветов?
Насчет букета у меня было много мыслей. Например, ректор Томас баловал этим свою жену, и что потом он с ней сделал — мы знаем.
— Допустим, вы могли бы выразить свой интерес ко мне как-то иначе, — парировала я. — И да, говорить принято прямо, чтобы это не было расценено как домогательство. Прежде чем оказывать знаки внимания, хорошо бы удостовериться, что другой человек согласен их принимать.
— То есть вы не согласны?
Я догадывалась, что Брент это спросит, ответ у меня уже был готов.
— Мы коллеги против воли не то что нас обоих, тут все против такого сотрудничества, кроме ее величества. И поскольку мы коллеги, сочтем за лучшее оставить романтику в стороне, она никак не поможет делу. Мне с утра звонила Эльвира Таллия…
Брент слушал меня, не перебивая. Я все ждала, когда у него сдадут нервы и он выскажет что-то в своей противной манере, но он сидел, постукивая ладонью по подлокотнику, и нервировал этим меня. Стучать он перестал только тогда, когда я дошла до Джилл и сполна насладилась его растерянностью. Еще бы — когда одну из важнейших улик обнаружил ассистент лаборатории, вообще не имеющий к расследованию отношения. А вторую улику обнаружила я, а третью — Руперт и Стивен…
— И вы считаете, что
