- Я скажу, что люблю тебя, - спокойно ответил Яковлев, делая шаг навстречу Матвею, который напрягся, замер, уставившись в серебристые глаза любовника. – Скажу, что не представляю свою жизнь без тебя. Скажу, что лучше со мной что-нибудь случится, нежели я расстанусь с тобой.
Щеки Матвея вспыхнули от смущения, внутреннего восторга, который помимо воли охватил все тело. Яковлев умел говорить красивые вещи искренне, без всякого подхалимничества, и Матвей покупался на подобное. Ему хотелось верить. И он верил. Боялся, но доверял.
Уперевшись лопатками в стену, Матвей замер, когда Михаил Александрович близко подошел к нему. Не отрывая взгляд от серых глаз, Шестерняков затаил дыхание, невольно поглядывая на чужие губы. Матвей так давно мечтал о них: поцеловать, ощутить вкус, вдохнуть чужой стон. Парень помнил об их мягкости, нежности, как они умеют ласкать. Закусив губу, Матвей специально опустил взгляд ниже, уткнувшись в грудь Яковлева. Интересно, у него так же быстро бьется сердце, как и у самого Матвея? Желание и невозможность коснуться чужого тела становилось настоящей адской пыткой. Все внутри скручивало, горело, влекло. Шестерняков не понимал, что с ним происходит, и от этого трусливый заяц, живущий глубоко в сердце, отбивал лапками трещотку, посматривая на голодного зверя перед собой.
Матвей не выдержал. Шагнув навстречу, он наплевал на собственные принципы; на то, что их могут застукать родители. Выдохнув, парень обнял Яковлева за шею. Руки мужчины в мгновение ока оплели талию Шестернякова, и Матвей оказался притиснут сильно-сильно к чужому телу. Горячее дыхание опалило шею. Да, сердце Михаила Александровича стучало быстро, нервно, перебивая такт сердца Матвея. Жар на щеках усилился. Непередаваемое чувство правильности происходящего затопило Шестернякова с головой.
- Ты – идиот, - пробормотал Матвей. – Ты знаешь, что может случиться?
- Поэтому я и приехал, - Яковлев отстранился, и прижался губами ко лбу парня, оставляя нежный поцелуй. – Потому что ты у меня трусишка. Тем более, лучше уж все шишки полетят на меня, чем на тебя. Я заберу тебя в Москву, чего бы мне это не стоило.
- Тебе не жалко нервов моих родителей? – Матвей вздернул брови, посмотрев на мужчину.
- Жалко, а еще я понимаю, что ты не сможешь без меня, - оскалился мужчина.
- Чего? – офигел Шестерняков, округлив глаза.
- Хочешь сказать, что я не прав? – фыркнул Яковлев. – Конечно, прав!
Матвей пару раз хлопнул глазами, не представляя, как вообще разговор сошел в другое русло. Но Яковлев продолжал мягко улыбаться, и Шестерняков не мог сопротивляться подобному проявлению эмоций.
- Я все объясню твоим родителям, - посерьезнел Яковлев. – Все, что я тебе сказал о своих чувствах – правда. Я не смогу без тебя. И твои родители рано или поздно узнали бы о твоей ориентации.
- Поэтому ты притащил тот веник? – закатил глаза Матвей. – Чтобы смягчить удар? Жарин надоумил?
- Я чисто случайно столкнулся с ним в универе, - пояснил Яковлев, продолжая обнимать Матвея. – Он приходил сдавать документы, а я подписывал заявление об увольнении. Мне пошли навстречу, позволив не отрабатывать две недели.
- И тогда Сашка рассказал тебе все, чем я с ним делился, - Матвей сжал недовольно губы.
- Не всем, но многим. Поверь, я очень благодарен ему за это, - ответил Яковлев. – Я понял, что тебе, как и мне, было тяжело.
Матвей смущенно и одновременно раздраженно засопел. Жарин дал маху. Выдал его с головой, рассказал про него самого, про вкусы матери, чтобы подмазаться к ней. Друг называется. Но с другой стороны Шестерняков был благодарен. Сам он, возможно, никогда бы…
- Как ты думаешь рассказать обо всем моим родителям? – парень перешел к самой болезненной теме.
- Скажу правду, - честно ответил Яковлев. – Пусть лучше они обвинят меня в растлении их сына, чем пострадаешь ты.
- Я в любом случае пострадаю, потому что согласен на такие отношения, - вздохнул парень и, убрав руки от Яковлева, отстранил его от себя, надавив ладонями на грудь. – Ладно, тянуть бессмысленно. Мама и так наверняка в шоке. Чудо, что не пошла искать нас. Идем, предстоит война.
Михаил Александрович молча кивнул и пошел вслед за возвращающимся в квартиру Матвеем. Парня трясло, но он старался делать вид, что все хорошо, а зубы у самого клацали, словно его выставили на мороз в минус сорок. Мама вышла в коридор со странным выражением лица: то ли недоумения, то ли еще чего-то. Матвей сглотнул, когда за его спиной закрылась дверь, а Яковлев встал по правую руку.
- М-мам, - голос Матвея дрогнул, и Анастасия Дмитриевна напряглась, почти впервые слыша подобный тон у сына, - мы можем поговорить?
Женщина посмотрела на гостя, нахмурилась, прикрыла дверь спальни, из которой вышла, и махнула в сторону кухни.
- Только без отца, - мама прошла на кухню, включив в ней свет.
Матвей понял, что отец спит, и мама не захотела его тревожить после сложного рабочего дня. Парень сглотнул появившийся в горле ком нервозности.
- Она все поняла, - прошептал за спиной Яковлев, и его слова не придали никакой уверенности совершенно.
Шестерняков сделал пару шагов в сторону кухни, и они показались целой вечностью. Они дались с превеликим трудом. А то, что мама догадалась обо всем – еще хуже. Матвея трясло так, что скажи ему выговорить прямо сейчас какую-нибудь поговорку, в ответ получили бы одно лишь беканье. Из головы напрочь все вылетело. Хотелось развернуться и убежать, чтобы не видеть разочарования в чужих глазах, чтобы не чувствовать отвращение любимого человека. Презрение матери – это худшее из того, что могло бы быть.
Яковлев подтолкнул в спину, и Матвей буквально ввалился на кухню. Первое, что он увидел – это букетище роз, любовно поставленный в любимую мамину хрустальную вазу, подаренную ей на День Рождения. Сама женщина открыла окно, впустив вечерний ветерок в помещение. Взглянув на топчущихся у порога Матвея и Яковлева, Анастасия Дмитриевна махнула в сторону стульев, попросив сына закрыть на кухне дверь. Шестерняков послушно выполнил указания, садясь за стол напротив матери, Яковлев же встал рядом с Матвеем и положил тому ладонь на плечо, словно успокаивая, подбадривая, говоря, что он рядом. Анастасия Дмитриевна внимательным взглядом проследила за движением руки Михаила Александровича, и Матвей напрягся. Парень посмотрел в глаза женщины, и та словно о чем-то догадалась. Она прикрыла лицо ладонями, тяжело вздохнула, после чего порывисто встала и завозилась возле плиты, ставя чайник.
- Анастасия Дмитриевна, - подал голос Михаил Александрович. Он говорил спокойно, вдумчиво, отражая собой настоящий дзэн, - Вы обо всем догадались?
- Интуиция
