Матвей прикрыл глаза, уткнувшись взглядом в колени. Слова не шли с языка. Такое было впервые, и он позволил говорить Яковлеву. Из них двоих он один здраво мыслил в подобной ситуации. Сам Матвей, никогда не видящий мать такой грустной, отчасти перепуганной, терялся, не зная, что сказать.
- Я люблю Вашего сына, - спокойно произнес Яковлев, и Анастасия Дмитриевна опустила голову, делая вид, что ей безумно интересна роспись на сахарнице. – Очень сильно люблю. Возможно, мы бы не скоро решились признаться в своих чувствах друг к другу Вам, но перед нами возникла сложная ситуация.
Женщина молчала, ничего не отвечая. Матвей поднял взгляд на мать, гипнотизируя ее спину. Закипел чайник. Анастасия Дмитриевна дрожащей рукой налила кипяток, не глядя сунула в кружки пакетики с чаем и, не спрашивая, кто будет сахар, а кто нет, сыпанула его ко всему остальному. Оставив завариваться напиток, женщина вернулась к столу, буквально рухнув на свое место. Она пронзительным, долгим взглядом уставилась на сына, прищурившись, словно стараясь душу наружу извлечь.
- Ты понимаешь, что ты делаешь? – сипло спросила мама, не глядя на Яковлева. – Мужчина? Матвей, с каких пор ты стал геем?
- Мам, я… - забормотал Матвей, и пальцы Михаила Александровича чуть сильней сжались на его плече, подбадривая. – Я… Я просто влюбился. Мне все равно, мужчина он или женщина. Я просто… Я…
Женщина всхлипнула, закрыв лицо ладонями. Она сжалась, словно превратилась в комок.
- Мам… - у самого Матвея на глазах навернулись слезы, и он дернулся, чтобы подойти к матери, но Яковлев его остановил, качнув головой.
Михаил Александрович подошел к кухонной тумбе, налил из графина воду в стакан и, подойдя к женщине, протянул ей спасательное средство для того, чтобы перевести дух. Анастасия Дмитриевна быстро осушила стакан. Ее рука дрожала, а зубы постоянно клацали о стекло, пока она пила. Матвей не хотел видеть слезы матери. Лучше бы она кричала, истерила, била посуду, но не так. Шестерняков начал чувствовать себя полным ничтожеством, мразью, которая не смогла оправдать надежды родителей. Яковлев никак не способствовал успокоению самого Матвея. Мужчина снова вернулся к нему и уже сел на стул рядом. Шестерняков краем глаза заметил, как Михаил Александрович сглотнул, немного побледнев. Ему разговор давался так же нелегко, как и остальным участникам диалога.
Постепенно Анастасия Дмитриевна начала успокаиваться. Икая, смахивая с лица слезы, продолжая все еще шмыгать носом, женщина покрасневшими глазами взглянула на сына. Не было презрения, раздражения, ненависти или разочарования, только вопрос: «Почему?»
- Прости, я не хотел причинять тебе боль, - прошептал Матвей. – Я думаю, что Михаил Алекса… То есть, - парень быстро решил поправиться, - Миша – моя первая настоящая любовь. Мам, это не страсть… То есть… Эмм… Нет, конечно, она тоже есть, - Шестерняков едва не взвыл, когда понял, какую околесицу несет. – Я хотел сказать, что это не тот выбор, который продиктован только порывом чего-то неизведанного. Я, правда, испытываю к нему сильные чувства.
Женщина качнула головой, вздохнула, переведя взгляд на настороженного, но с виду спокойного Яковлева:
- Вы были инициатором отношений?
- Эм… - Михаил Александрович наверняка хотел взять всю вину на себя.
- Мам, мы оба, - прервал готового ответить Яковлева Матвей. – Не было никакого инициаторства. П-просто… Вот так вышло.
- Поверить не могу, - Анастасия Дмитриевна сжала губы в тонкую полоску, из-за чего в уголках появились глубокие морщинки. – Я… Матвей, я никогда не смогу принять подобных отношений. А твой отец… Лучше бы ему вообще об этом не знать.
- Я знаю, что это не так просто, как кажется, - от слов матери внутренности Матвея скрутило от страха, что от него могут отказаться, что его не поймут. – Я не жду принятия наших отношений так быстро, но… Но хотя бы…
Матвей перевел дух, закусив губу, не зная, как вообще ему выразить то, что внутри накопилось. Его разрывали на части противоположные эмоции, и он обеспокоенно метался между ними, не представляя, какой выбор сделать.
- Хотя бы привыкнете к тому, что мы будем вместе, - подытожил Михаил Александрович, внимательно заглядывая в лицо матери. – Ко всему прочему я бы хотел Вам кое-что рассказать по поводу дальнейших перспектив Матвея в обучении.
Мозг Шестернякова отключился. Он лишь краем сознания слышал, как Яковлев рассказывает об ординатуре в Москве, о перспективах. Анастасия Дмитриевна хмурилась все сильней и сильней. Она вдруг поняла, что Яковлев каким-то боком связан с судебной медициной. Женщина ошарашенно вглядывалась в сына, который ерзал на месте, отводя взгляд. Да, блять, он все это время трахался со своим преподом! Мама молчала, и явно осуждала сына. Наверное, теперь она начала считать, что ее ребенок настоящая блядь. Как те самые девчонки, которые прыгают к преподам в койки ради оценок. Она смотрела на сына так, словно в первый раз в жизни видела. Матвей на ее месте растерялся бы точно также. Яковлев вещал о совместном проживании, о том, что парень ни в чем не будет нуждаться, что он может позволить ему многое.
- Нет, - прервала сладкую речь Анастасия Дмитриевна, уже с прохладой взглянув на своего сына. – Я сказала, что ты не поедешь в Москву, Матвей, - произнеся это, женщина смотрела прямиком в лицо ошарашенного парня.
- Я не уезжаю просто так! – возмущенно воскликнул Матвей, почти вскакивая с места. Но тут он вспомнил о спящем отце, и присмирел. – Я хочу уехать учиться в Москву! Я уже не маленький ребенок!
- Матвей, - Яковлев строго взглянул на любовника, взглядом пытаясь успокоить его.
- Я – Матвей уж хрен, сколько лет! – парень глянул на хмурящуюся мать. – Почему ты постоянно пытаешься меня держать рядом с собой, мам? Я – взрослый, и способен принимать важные решения.
- Такие, как спать с мужиком? – дернулись брови вверх у женщины.
Шестерняков буквально ощутил, как весь запал сдувается. Не понятно, как вообще разговор вырулил в сторону ссоры. Вспыхнув от злости, Матвей вышел из комнаты. Напряжение сказалось. А началось все так прекрасно, однако внутри клокочущие чувства не давали успокоиться. Матвей предполагал, что все так и закончится. Знал, что лучше не стоило начинать этот разговор, однако верить в возможность чудесного
