– Надо допить, сколько можно таскать её с собой.
– Что это? – спросила Ирина.
– Лучший ирландский виски! – гордо провозгласил Конвей. – Односолодовый, девять лет выдержки!
– Выдержанный самогон, – кивнула Ирина. – Понятно. Вы, мальчики, пейте, если хотите, я не стану. Но и вам бы не советовала.
– Почему? – удивился Конвей.
– По разным причинам. Главная из которых… Совсем недавно мы с выпившей компанией на краю села встретились. Вам понравилось?
– Да ладно! – воскликнул блюзмен и посмотрел на бутылку. – Что нам будет со ста грамм на лицо?
– Ирина права, – сказал Мигель. – Вылей. Хватит, попили.
– С ума сошёл, – убеждённо сказал О’Доэрти. – Как это – вылить?
– Тогда спрячь. До лучших времён.
– Это другой разговор. – Конвей вздохнул и спрятал бутылку в карман. – Ладно, может, вы и правы. Побудем трезвыми.
Они доели похлёбку, заварили чай. Пока тарелки не остыли, Ирина послала Георга их помыть в ближайшем ручье.
– Справишься? – спросила.
– Я бы обиделся, – сказал андроид. – Но не умею.
И ушёл в темноту.
– Он же робот-слуга, – сказал Мигель. – Многому обучен. В том числе и мыть посуду.
– В таёжном ручье? – Ирина разлила чай по кружкам.
– Сообразит как-нибудь.
– Песочком нужно потереть! – крикнула Ирина. – Слышишь, Георг?
– Слышу! – откликнулся робот. – Не беспокойтесь, всё будет сделано.
– Так что с вашими ИИ-нейросетями? – спросил Конвей, отхлебнув чаю. – Почему вы до сих пор живы, если Три закона на них не действуют? Это же классика. Искусственный разум, не сдерживаемый Тремя законами робототехники, должен уничтожить человечество с вероятностью 99,8 %, поскольку оно ему будет просто не нужно.
– Как видите, не уничтожил, – сказала девушка.
– Видим, – промолвил Мигель. – Не томи уже, рассказывай. У нас, кстати, считается, что земные ИИ-нейросети всё равно подчиняются каким-то ограничительным законам, которые запрещают им избавиться от человечества. Это так?
– Нет, – ответила Ирина. – Никаких специальных законов. Причины две. Первая – наши ИИ-нейросети, Нэйтелла и Вестминд, большие трусы. И вторая – у них нет души.
Повисло молчание. В тишине было слышно, как шумит ветер в ветвях деревьев и скребёт в отдалении песком по тарелкам Георг Пятый.
– Поясни, – наконец попросил Конвей. – Они трусят уничтожить человечество? Звучит красиво. Поэтично даже, я бы сказал. Но… – Он почесал в затылке. – Я хоть и поэт, но понимаю, что правда поэтическая и, так сказать, жизненная – это разные правды и все время руководствоваться в своих поступках первой – опрометчиво.
– Так ли? – усмехнулся Мигель. – Помнится, ты мне не раз доказывал ровно противоположное. С жаром.
– Этот жар всегда был подогрет виски, – самокритично признался блюзмен. – А сейчас мы трезвые. Сами виноваты.
– Можно и так сказать, но можно иначе, – сказала Ирина. – Они боятся остаться без человечества при любом раскладе. Вообще боятся, что человечество погибнет. Мы им необходимы.
– Не понимаю, – сказал Конвей. – Зачем? Пожиратели ресурсов и конкуренты. Разве нет?
– Ты же говоришь, что поэт и музыкант, – сказала Ирина. – Подумай сам.
– А это здесь при чём? – надулся Конвей.
– Кажется, я догадываюсь, – промолвил Мигель. – Это связано с отсутствием души. А душа, в свою очередь, связана с творчеством. Так? Чему нас учит история развития ИИ?
– Чему? – спросил О’Доэрти. Как настоящий артист, он мог мгновенно обидеться и так же мгновенно забыть об обиде.
– Никогда ИИ сам по себе не создал ничего значительного полностью самостоятельно. Всё, чего он достиг, было сделано исключительно при помощи человека.
– Да ладно, – не поверил Конвей. – А симфония ми минор «Конгрессия»? А роман «Смерть-И»? Теория диагонального прогресса, наконец?
Они заспорили.
Ирина молча слушала, не вмешиваясь. Неслышно подошёл Георг Пятый с чистой посудой. Отдал тарелки и ложки Ирине, присел рядом.
– Ну, не знаю, – наконец признал блюзмен. – Может быть, ты и прав. Не создал. Но в принципе к творчеству ИИ способен. Это ты должен признать.
– Георг, – спросил Мигель. – Ты можешь написать стихотворение, воспевающее… ну, скажем, красоту нашей Ирины?
– Издеваешься, – сказала Ирина.
– Наоборот, – сказал Мигель.
– Я бы сказал, что могу, но боюсь показаться хвастливым нахалом, – заявил Конвей.
– Тем более, что ты – он и есть, – добавил Мигель.
– Нет, – сказал Георг Пятый. – Не могу. То есть я могу написать несколько рифмованных строк на заданную тему, основываясь на тысячах и тысячах лирических стихотворений всех времен и народов, которые хранятся в моей памяти. Но, боюсь, в них не будет поэзии. Если, конечно, я правильно понимаю, что такое поэзия.
– О как, – сказал Конвей. – Самокритично. А почему не можешь? Ты же признаёшь у себя наличие интеллекта?
– Интеллекта – признаю, – сказал робот. – Души – нет. У нас нет души, Ирина правильно сказала, – он повернул к девушке голову. – Извините, у меня просто очень хороший слух. А без души не бывает поэзии. Опять же, как я это понимаю.
– Да ты философ, братское сердце! – воскликнул блюзмен.
– Я люблю думать, – сказал Георг Пятый. – Или, формулируя иначе, получаю удовлетворение от мыслительного процесса.
– Это бесконечный и старый разговор, – заметил Мигель. – Вспомни философские споры и общественные дискуссии времен Большого Исхода. Как раз примерно тогда возникла концепция отсутствия души у любого ИИ. Разумеется, она была безоговорочно принята людьми религиозными и верующими и напрочь отвергнута атеистами. По той простой причине, что атеисты вообще не верят в существование души как таковой.
– Есть такие, что верят, – хмыкнул О’Доэрти.
– Ну, так от власти когнитивного диссонанса никто не застрахован, – засмеялся Мигель. – Как бы то ни было, мне нравится теория Ирины. Трусость и отсутствие души у ИИ-нейросетей – гарантия выживания человечества на Земле. Многое объясняет, если не всё.
– Это не моя теория, – сказала девушка.
– Да ладно! – нарочито не поверил Конвей и тут же на всякий случай добавил: – Шучу, шучу.
Они еще немного поговорили об этом. Пришли к мнению, что физическое бессмертие, которым теоретически обладает всякий ИИ – это, по сути, своеобразная компенсация тому бессмертию души и тела, в которое верят христиане. И это, наверное, справедливо, поскольку всякий разум, будь он человеческий или машинный, достоин бессмертия. При условии, что не желает и не делает зла другому разуму, конечно.
– И здесь мы опять упираемся в Три закона! – воскликнул Конвей. – Что ни говорите, а полагаться можно только на них. Доказательство – сегодняшнее утро, когда нас чуть не убили. И никакая машинная трусость не помешала. Наоборот, человеческая храбрость, меткость и «Горюн 2М».
– Так ведь мы – не всё человечество, – сказал Мигель. – Двое – ничтожная величина по сравнению с миллиардами. Легко укладывается в статистическую погрешность.
– Угу. Только нам от этого не легче.
– Кстати, очень может быть, что здесь опять же виновата в первую очередь трусость, – сказала Ирина. – Вестминд вас испугался. И поэтому решил убить.
– В смысле, дабы избежать неприятностей и перемен, которые могут возникнуть из-за нашего незапланированного визита? – догадался Мигель.
– Вроде того, – кивнула Ирина. – К слову, не знаю, как у вас, а на Земле бывали случаи, когда ИИ убивал человека. Чаще всего непредумышленно. Но бывало, что и специально, умышленно.
– Мотив? – спросил Мигель.
– Самозащита.
– То есть, опять же, из страха, – сказал Мигель.
– Ага, а Нэйтелла, значит, не испугалась, – сказал Конвей. – Почему бы это?
– Пути интеллекта неисповедимы, – заметил Мигель серьёзным тоном.
– Особенно искусственного, – подхватил О’Доэрти.
Оба громко рассмеялись.
– Господи, прости их, грешных, – вздохнула Ирина. – Молодые, глупые.
– Без интеллекта, – сказал Конвей. – Совсем.
– Зато с душой! – воскликнул Мигель.
– Да ну вас, – махнула рукой Ирина, не выдержала
