— От одного из тех, кто был тому свидетелем, само собой. Впрочем, зная тебя, это нетрудно предугадать: Клавдий никогда бы не поставил на заведомо проигравшего.
При упоминании отца, я невольно вспомнил и письмо Августина и слова Виктора. Все они вели какую-то им одним известную игру, в которой мне приходилось играть роль спортивного инвентаря, который, впрочем, не принимает ничью сторону, и не вызывает ни в ком желание его устранить. По крайней мере, мне хотелось на это надеяться.
— Вижу, в этом я оказался прав, — довольно улыбнулся Трифон, — провокация Цикуты сорвалась, и он решил придержать тебя подле себя в надежде извлечь из этого ещё какую-нибудь пользу. Однако смерть всех зачинщиков мятежа спутала его планы, а вместе с этим из его рук уплыл и ты. Вернулся сюда и снова принялся за старое, теперь уже с оглядкой на свою недавнюю связь с Цикутой, опасаясь преследования со стороны своих же собратьев. Только теперь, твоими стараниями, этот твой Альвин Малий, в той же степени одержимый идеей ритуальных убийств, сам попал под подозрение. По собственной глупости. Ему, конечно, это почти ничем не грозит, но вот опять я вижу, как повторяется сценарий прошлого лета, и мне это уже совсем не нравится.
Пока Трифон говорил, я всё не переставал поражаться тому, как мало на самом деле ему известно. Была ли то заслуга Августина и его продуманность во всех мелочах? Не исключено. Однако во все эти планы он так и не удосужился меня посвятить. Почему? Это меня интересовало в первую очередь.
— Мне хочется лишь знать, кто стоит за всем этим. Только и всего. Ответ на один вопрос поставит точку. Можешь считать это мальчишеским любопытством, но, клянусь Антартесом, больше мне ничего не нужно.
Лицо Трифона нисколько не поменяло своего выражения, и только дернувшаяся рука, будто дознаватель хотел взять что-то со стола, а затем передумал, известила меня о внутреннем его напряжении.
— Не буду спрашивать тебя, отчего ты решил, будто я знаю ответ на этот вопрос, мне не сложно догадаться и самому. Мой ответ тебе — Angelus Domini. Святой дух, ниспосланный Фениксом, если угодно.
— Что бы всё это значило? Все они убиты инженером, или с его помощью, причем здесь какие-то ангелы?
— Иногда руку человека направляет сам господь. Он может отправить и своего посланника, чтобы тот в точности исполнил его волю, избавив избранного им от возможной ошибки.
— Я так понимаю, о божественных мотивах мне спрашивать не стоит? Всемогущий Антартес отправил на землю ангела, дабы тот превратил в кровавые брызги пару десятков человек?
— Не богохульствуй, Маркус. Я сказал тебе лишь то, что знаю.
— Так значит, убийца — кто-то из университета. Его руками всё было исполнено?
— Верно. Ты ведь и так уже это знал, насколько я понимаю.
— И что теперь? К чему это всё приведет?
— Совсем скоро ты об этом узнаешь. А до того времени тебе придется остаться в капитуле и ждать.
— Так я теперь под арестом?
— Вовсе нет. Капитул нельзя покидать никому из тех, кто вступил на его территорию, вплоть до особого распоряжения Великого магистра. Он собирает большой совет, и когда с мятежным инквизитором будет покончено, а случится это уже очень скоро. Здесь, в столице, соберутся те из нас, кто наделен Его властью.
Я не нашелся, что ответить, и просто смотрел на сочащегося каким-то странным самодовольством Трифона. Было во всей его фигуре нечто непривычное. Но я никак не мог понять, что же именно. Какое-то странное возбуждение, наблюдаемое мной в поведении Виктора, без прочих сопутствующих дурману эффектов. Но Трифон был одним из самых праведных в отношении подобных вещей человеком, и потому я отверг эту идею, сославшись на то, что просто слишком долго не видел своего бывшего наставника.
— Твоя келья всё еще пустует. Теперь ступай, и помолись Антартесу, чтобы всё поскорее закончилось.
От последних его слов я невольно вздрогнул, но Трифон будто и не заметил этого. Лицо его как-то странно разгладилось, будто оборвались удерживающие улыбку нити. Он, казалось, потерял ко мне всяческий интерес, а мне не оставалось ничего другого, кроме как покинуть кабинет и отправиться в свои апартаменты. Естественно, под присмотром всё тех же стражников. Две достаточно просторных комнаты и маленькая молельня никак не тянули на скромное звание «кельи», но все в капитуле, у кого имелось здесь подобное жилье, не называли его никак иначе, будто смакуя словестную скромность. Следом пришел послушник и поставил на сто ужин — скудную похлебку, кусок хлеба и стакан вина. После этого дверь захлопнулась, и лязгнул закрываемый снаружи засов. Теперь оставалось только ждать.
В комнатах пахло сыростью и запустением, здесь давно никто не прибирался, и на всех моих немногочисленных вещах, разложенных на письменном столе, образовался приличный слой пыли. Все пергаменты, аккуратно уложенные мной когда-то на специальную полочку в столе, размокли и превратились в бесформенную серую массу. Бессмысленно проведя пальцем по серому от пыли дереву, я оставил длинную полосу, расчертившую стол поперек, затем сел на кривоногий стул и принялся за еду, поскольку был ужасно голоден. После этого я повалился на незастеленную кровать, укрылся плащом и моментально уснул, не успев почувствовать даже намека на сонливость.
Проснулся я от ярчайшей вспышки молнии, ворвавшейся в мои сны. Через секунду последовал сотрясающий стены гром, и от неожиданности я даже подскочил на ноги, запутавшись в собственном плаще и повалив стул на пол. За окном хлестал дождь, и створки ставен жалобно поскрипывали каждый раз, когда очередной порыв воды и ветра обрушивался на них. Свет почти не проникал в мою обитель, и двигаться приходилось почти ощупью, уповая лишь на память, запечатлевшую расположение мебели. Запах сырости за время моего сна (а сколько вообще прошло времени?) усилился многократно. Теперь это было настоящее зловоние. Плесень и распад, сырая земля. Почти как на кладбище. У меня при себе не было ничего, чем можно было бы развести огонь, да и в камине вряд ли кто-то мог сложить свежие поленья взамен тех, что я сжег в последний мой визит сюда. Только пара огарков издевательски выделялась на фоне чернеющего посреди комнаты стола. Не было здесь и никакой еды, но этот вопрос волновал меня в последнюю очередь, поскольку удушающий запах отбивал всяческое желание подкрепиться.
Я почти наощупь двинулся к двери, держась одной рукой за исчезающую во мраке стену, источающую влагу, будто я находился в глубоком подземелье, а не на третьем этаже одной из казарменных башен. Всё здесь теперь казалось совершенно
