— Клем…
Но не испугалась. Ведь я узнала голос и радостно улыбнулась во сне. «Он пришел. Наконец-то» — подумала во сне я и распахнула глаза.
* * *Он был здесь, сейчас, в школе. Я слышала его, чувствовала, что он где-то рядом, совсем близко. Как странно. Неужели ректор передумал и позвал его? Глупая, чего я гадаю? Надо бежать, бежать к нему скорее. Я ведь так скучала, так скучала…
С трудом поднявшись, я зажгла световой пульсар — небольшой светящийся шарик размером с кулак, отделившийся от большой магической лампы стоящей на тумбочке у кровати. Мое зрение почти не восстановилось, я плохо видела даже с пульсаром, но свое отражение в зеркале заметила. Синяки все еще разукрашивали кожу во все цвета фиолетового, а лицо оставалось по-прежнему красным от ожога. Хорошо хоть волдыри прошли.
Что со мной такое? Раньше хороший сон всегда помогал, активируя регенерацию полукровок, и к утру я обычно просыпалась полностью здоровой, ну, или хотя бы не такой потрепанной. Неужели ректор прав, и наша с Инаром связь ослабляет и меня тоже? А что ОН скажет, когда увидит меня такой? Так, Клем, стоп. Никакой паники. Это же Инар. Он меня и не такой видел, ведь верно?
Хорошо, что мне теплый халат оставили, и тапочки очень пригодились. В коридоре было довольно прохладно, пульсар сильно колебался в воздухе, то разгораясь, то почти затухая. Пришлось ускорить шаг, а то не очень-то хотелось оказаться ночью в темном, мало знакомом коридоре одной.
Зов ощущался справа, совсем недалеко, скорее всего, за поворотом в центре крыла преподавателей.
Я пошла навстречу. Мне не хотелось думать ни об обидах, ни о его лжи, ни об ужасном разговоре со зверь-повелительницей. Я просто не могла противиться этому зову, который походил в моем воображении на сгусток яркого, теплого света, не хуже следовавшего за мной реального пульсара, в лучах которого так хотелось погреться. А я замерзла, так сильно замерзла, не столько телом, сколько душой.
Не знаю, сколько я шла: минуту, час или целую вечность, но достигнув заветного поворота, зная, что вот сейчас я поверну и увижу его — моего сурового дэйва, как всегда в идеально черном, как всегда внешне холодного и неприступного снаружи, но не внутри, я почти побежала. Остался шаг, еще один, угол, тихий скрип пола, я сделала еще один, вышла из-за поворота и… испытала горькое разочарование, потому что в коридоре был совсем не Инар.
— Мастер Хорст? Что вы…
Я замолчала, так и не договорив. Смотрела на куратора и никак не могла понять, почему разум говорит одно, а сердце… сердце… оно…
— Разве вам не говорили, эриса Парс, что бродить ночью по пустым незнакомым коридорам не безопасно? — строго спросил куратор нашего курса и мягко, как хищник, как кот харашши, шагнул ко мне. И в этот момент… я не знаю, то ли отсвет пульсара так странно играл, то ли мое воображение не вовремя решило меня обмануть, но мне почудилось, что…
Я никогда не видела у всегда серьезного и сдержанного мастера такого выражения лица, таких сияющих глаз, в которых… нет, мне точно почудилось, что его серые глаза, неотрывно смотрящие на меня, периодически меняли цвет на красный.
— Вы снова забыли о правилах. И мне ничего не остается, как вас наказать, — продолжил говорить Хорст, но как-то странно. С каждым словом его улыбка все ширилась и ширилась, превратившись в итоге в хитрую усмешку.
— Что? Мастер Хорст, вы…
Договорить я не успела, потому что расстояния между нами уже не осталось. А когда он поднял руку и осторожно коснулся моего лица, я поняла, что означает понятие «раздвоение личности», когда разум твердит одно, а чувства… они… взрываются. Причем не только у меня, но и у него. И в следующее мгновение меня уже целуют, и все мое тело окутывает такая огромная волна тепла, словно меня кто-то взял и окунул в горячий целебный источник. Каждая моя клеточка, казалось, пробуждалась от глубокой спячки, лед откалывался, по венам, наконец-то, потекла разгоряченная кровь, а не студеная водица, и мне было так хорошо, так… жарко и сладко, как было только однажды и только с одним единственным мужчиной на свете. Сомнений не осталось. Не знаю, как он это сделал, но я знала, моя душа, мое сердце знало, что меня целовал сейчас не мастер Хорст, а он — мой невыносимый повелитель.
— Инар… — теперь уже сознательно и без стеснения простонала я, желая, нет — жаждая, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось, отвечая на его ласки, даря свои, обнимая его крепко-крепко, в отчаянной надежде прирасти к нему всей кожей и никогда не расставаться.
— Моя глупая, глупая полукровка, совсем ледяная, — прошептал он в ответ, покрывая все, куда мог дотянуться жадными поцелуями, от которых по всему моему телу пробегали мурашки, и хотелось большего, гораздо большего. Ему тоже этого хотелось, и, оставив в покое мои истерзанные губы, он принялся целовать шею, обнаженное плечо, развязывая свободной рукой узел халата, чтобы коснуться тонкой сорочки пробежаться пальцами вниз, до бедра, поднять край и обжечь кожу прикосновением, провести вверх по ноге, животу, коснуться груди, а в следующее мгновение разорвать мешающую нам обоим ткань и накрыть одну из вершинок груди губами.
От этого его действия я немного сошла с ума, вцепилась в жесткие волосы, а на лице вдруг ощутила влагу собственных слез. Как же давно я не чувствовала этого безграничного, на грани безумства счастья, которое ощущала только с ним, с ним одним и только раз без запретов, без боли, без страха, только я и он — свобода, полет, и никого в целом мире…
Отрезвление пришло не скоро. Он сам все остановил, с трудом, едва сдерживая себя и меня, тогда, когда мы как-то незаметно для меня оказались в моей временной спальне, а халат вместе с сорочкой, моим бельем и большей частью его одежды сиротливо остался лежать где-то там, по пути к кровати. К самому главному мы так и не перешли, просто в какой-то момент, когда Инар переключился с моих губ на более, так сказать, интересные части тела, я распахнула глаза и вздрогнула, осознав, что меня целуют не обжигающие тонкие губы Инара, и не его красивые руки ласкают кожу, а мои руки касаются не шелка иссиня черных волос, а немного жесткого и
