Мужчины, стоявшие позади нее, засмеялись, Виттор тоже ухмыльнулся, дал знак одному из слуг развязать пленницу. Она тут же потерла передавленные запястья, и Ольге бросилось в глаза, как же дрожат ее руки. Боится. Боится, но все равно огрызается.
— Ну, положим, глаза у тебя красивые, — вкрадчиво заговорил Виттор, опускаясь возле девчонки на одно колено. Рыжая замерла, затравленно косясь на него. — И пальчики такие нежные…
Он взял одну руку девчонки в свои ладони, склонил голову, коснулся губами ее кисти. Та попыталась отобрать пальцы, но безуспешно: хватка лаэрда только с виду казалась слабой.
— А кто знает, что в полиции бы сделали с этим личиком и этими ручками? — продолжил он. — И кто знает, чтобы ты им все-таки в итоге рассказала после того, как посидела в клетке и отведала дубинок? Вдруг тебе захотелось бы поменять показания?
— Не захотелось бы, — проворчала рыжая. — Я часики сханырила, мне и отвечать. Можете хоть сейчас меня туды сдать, не промахнетесь.
— Ну-ну, — притушил ее порыв Виттор, — я тебя сдам, а один молодой олух спасти захочет, и все по кругу начнется? Ты опять что-нибудь своруешь, а он случайно рядом окажется? А мне снова головной болью мучиться? Ты хоть понимаешь, что значит в семью канцлера войти? Нет, куда тебе, грязной уличной потаскушке, это понять. Ничего, я знаю, как сделать так, чтобы подобного не повторилось, благо Марк подал замечательную идею.
Ладони его, сильные руки человека, привыкшего боксировать в мужском клубе ради собственного удовольствия и победного тщеславия, вдруг сделали резкое скручивающее движение вокруг одного из девичьих пальцев, как будто ломали сочный стебель цветка. И хруст тоже показался Ольге соответствующим, она сама как-то слышала, как смачно трещали розовые кусты, когда с ними расправлялся по ее приказу садовник. К горлу тут же подкатился ком, в ушах еще стоял чей-то крик, а перед глазами — картинка, как ее супруг склоняется над выгнувшимся телом девушки, покрывая поцелуями белую шею, и в каком беспокойном ожидании переминаются с ноги на ногу трое остальных.
Опомнилась она уже в каре за спиной удивленного водителя и совершенно не соображала, как сюда добралась. Раскрыла ли она свое присутствие, убегая, или Виттор был слишком занят, чтобы заметить ее? Его поступку Ольга не могла подобрать слов так же, как понимала, что не сумеет заставить себя туда вернуться и снова узреть то, что повергло ее в тихий ужас. Любимица отца, хохотушка Оленька росла, не зная со стороны мужчин ничего, кроме флирта и обожания, она не привыкла видеть их жестокими, это шокировало ее, резало по сердцу хуже ножа.
И тогда она уехала.
Дома, в ожидании возвращения мужа, Ольга то порывалась собирать вещи и срочно уезжать куда-нибудь с детьми, то апатично сидела на одном месте, не реагируя на вопросы слуг. Она не соображала, как теперь вести себя с супругом. И что он сделает с Кристофом после гнусных подозрений в воровстве? С детства ее приучали к мысли, что перечить главе семьи нельзя, он всегда прав, и родители на собственном примере это доказывали, но как же легко было не оспаривать власть папы, когда тот и сам души в своей единственной дочери не чаял и потакал всем ее желаниям. Отец бы никогда не стал ее бить, как Виттор поступал с Эльзой, не выгнал из дома, как муж поступил с Димитрием. И конечно, конечно, он никогда не изменял маме…
Но Виттор, вопреки всем страшным ожиданиям, вернулся домой в прекрасном настроении. Он чмокнул Ольгу в висок, вроде бы даже не заметив ее оцепенения, высказал пожелание как можно скорее поужинать и уселся в столовой с вечерней газетой. Пока служанка накрывала на стол, Ольга гадала, что же случится, когда к трапезе спустится и младший сын. Но ничего не произошло. Виттор, как ни в чем не бывало, перекинулся с Кристофом несколькими фразами о распорядке следующего дня, спокойно поел и отправился в ванную. Наверное, это поразило ее даже больше, чем все остальное. Димитрий никогда не скрывал того, что он — убийца, он всем видом каждый раз напоминал матери, что за гадкое существо она породила, и не притворялся, что теперь достоин ее любви. Виттор… похоже, он вообще не считал, что сделал что-то плохое.
Ольга представила, что вскоре ей придется ложиться в одну с ним супружескую постель, собралась и уехала в темпл темного с намерением устроить скандал, если ее не пустят к Рамону.
Безликий слушал ее сбивчивый рассказ, сидя рядом и поглаживая лаэрду по волосам утешающими ласковыми движениями. За все время, что она говорила, он не проронил ни слова.
— Я с детства так хотела крепкую, на зависть всем, семью, — покачала головой Ольга. — У моих родителей все было красиво, идеально, ими все кругом восхищались, они всю жизнь прошли рука об руку и до самой смерти не разлучались. Они были счастливы, а я считала, что жить надо только так, и такого же для себя хотела. И ради этого готова была идти на любые жертвы. Первую измену Виттора проглотила, на последующие просто закрывала глаза. Ему не хватало секса, а мне было достаточно, и я решила, что не имею право держать его в узде и делать несчастным. Надеялась, что если он будет счастлив, то вместе с ним будем и все мы.
Она склонилась и прижалась к плечу Рамона в поисках утешения и поддержки.
— А теперь мне смотреть на него противно. Я ненавижу его за то, что он сделал со мной, с нашими детьми… и с девчонкой этой тоже. Я не хочу с ним жить под одной крышей, но семья… как я могу разрушить семью, которую столько лет по крупице строила и лелеяла собственными руками?
Рамон сочувственно вздохнул и обнял ее крепче.
— Семья — это все, что у меня есть, — продолжила Ольга, — без нее я никто. А папе ведь мой муж всегда не очень нравился, но я хотела, и он сделал все, только чтобы я улыбалась, настаивать на своих предпочтениях не стал. Родительская любовь, она очень слепая. Иногда это даже вредит. Я так люблю своих детей и просто хотела, чтобы мы все несмотря ни на что были одной большой семьей. Навредила ли я им этим? Признаюсь, я смирилась, что с Димитрием уже ничего не поделать. А Виттор? Он хоть кого-нибудь из них хоть немного любит вообще? Я считала, что он — как мой отец, и баловать их будет так же, и плохого им никогда не пожелает, и ошибки
