— Хотя, может, поговоришь с ним? — словно уловив его мысли, попросил Тави. — Случись что по-настоящему страшное, никто бы уже не успел собраться вечером. Помнишь общее собрание, которое было пять лет назад — я тогда только приехал в Шарту и удивлялся всему? Тогда в самый сезон забастовали сборщики фрата. Ничего серьезного не случилось, просто весь поселок переругался, а потом так же успокоился.
— Да, наверное, какая-то ерунда. Но я уже не стал с ним спорить. Давай сделаем по-другому: я пообедаю с семьей, они слегка успокоятся, а потом я еще раз попрошу, чтоб меня отпустили.
— Да, давай. Сытые люди на все смотрят легче. И скажи родителям, что моя мама может узнать, в чем дело. Это их соблазнит.
— Ты гений, — обрадовался Хинта. — Так и сделаю. В поселке, кстати, все пока спокойно.
— Ты на улице?
— В гараже.
— Передавай привет Иджи.
Хинта фыркнул.
— Обязательно. Но вряд ли он ответит тебе тем же. Ладно, мне пора. Еще раз прости, что не приду к обеду.
— Думаю, мы все равно увидимся. Если не после обеда, то вечером, на общем собрании. Я оставлю тебе кусок маминого пирога.
_____Еще через час, после повторного оповещения, когда Атипа уже закрывал гараж, к ним подошел Риройф Кахта. Этот высокий нескладный человек с сутулыми плечами и низко опущенной головой всю жизнь проработал сборщиком фрата, но так и не дослужился до командира бригады. Его жена много лет назад уехала учиться в Литтапламп — тогда это еще было возможно — а позже не пожелала возвращаться. Риройф соображал медленно — лишь через три года после ее решения он перестал посылать ей деньги. Теперь он был одиноким и угрюмым, как старый ржавый транспорт, брошенный в пустошах среди ужасов и песков. Между ним и Атипой существовало что-то вроде зыбкой рабочей дружбы: их гаражи стояли рядом, и иногда они помогали друг другу, а иногда вместе пили кувак.
Риройф знаком показал, чтобы Атипа создал для них канал связи.
— А мне можно? — быстро попросился Хинта. Отец соединил их втроем.
— Дела, ага, — без предисловий начал Риройф. — Может, знаешь чего, Атипа?
— Да мы только услышали сообщение.
— И я мало знаю. Но был слух — еще ранним утром… — Риройф постоял, неуклюже повел плечами.
— Так и что? — спросил Атипа, набирая защитный код на панели гаража. Риройфа надо было торопить, иначе он мог тянуть слова часами.
— А-а, — как бы возвращаясь из полузабытья, откликнулся тот. — Ребят ночью будили, из молодых. Отряд человек в тридцать собрали, ага. — Гараж был закрыт, и все трое двинулись через улицу. — И отряд этот уехал куда-то на юг, далеко в поля. Вроде как дали им срочную работу, и Джифой обещал за нее заплатить. Но что за работа — никому не сказали.
— Человек тридцать? — переспросил Атипа.
— Ага. — В тоне Риройфа прозвучало явное удовольствие от того, что он знает чуть больше остальных.
— А каких специальностей? — спросил Хинта.
— Да всех. Главное, чтоб молодые были и сильные. Мне это бригадир наш рассказал. И секретность какая-то вокруг этого сбора была. Никому не хотели прямо сразу говорить, что за работа. Приходи — и на месте, мол, объяснят, а позже заплатят.
— Может, что-то с системой орошения полей? — предположил Атипа. — Если там большие трубы прорвало, то могли такую толпу послать перекидывать и сушить фрат. Машины этого сами не сделают.
— А не знает никто, что там у них случилось. Рано уехали, никто даже не видел, кто ими командует. Только ясно — оповещение и отряд этот друг с другом связаны. Ну, давайте, а я к себе.
Они разошлись. Уже на пороге дома Хинта тронул отца за локоть.
— Стали бы из-за прорванной трубы делать оповещение?
Атипа посмотрел на сына, покачал головой. И Хинта понял, что отец суеверно не хочет говорить о тех плохих вещах, которые в действительности пришли ему на ум.
_____Отдельной столовой у них не было — ели на большой кухне. Обязанность кормить Ашайту переходила по кругу: Лика влила в больного сына суп, Атипа помог ему съесть несколько ложек каши с овощами, а Хинта порадовал брата скромными сладостями.
Мать Хинты была не женственного сложения — у нее на всю жизнь осталась фигура подростка, лишь чуточку шире после рождения сыновей стали бедра. Стриглась она коротко, маленькое круглое лицо с годами ссохлось, но осталось милым. Радужка ее глаз имела безумный синий цвет — эту черту она передала детям. По мере того, как Хинта взрослел, его рост выравнивался с ростом матери, и сейчас она была немногим выше его, примерно как Тави. Каждым делом — готовкой, уборкой, кормлением Ашайты, лечением — она занималась медленно и старательно. Дважды в день, рано утром и поздно вечером, она ходила на птицефабрику Сабада Джапа, чтобы проконтролировать работу кормо-раздающих минидронов. По ее приходам и уходам можно было отмерять часы — она никогда не торопилась и никогда не опаздывала. Хозяин был от нее в восторге.
В ее движениях была особая неуверенность, свойственная болезненным людям, говорила она тихим, хрипловатым голосом — ей не хватало воздуха, чтобы от души смеяться или кричать, и приходилось постоянно носить с собой кислород в удобном баллоне-фляге на бедре. По всему дому были устроены специальные места, в которые она складывала свои лекарства: в ванной — утренние таблетки и ингалятор с нанитами; в спальне — целая тумба ночных релаксантов, антидепрессантов, карамелек, смягчающих дыхание, спреев для воздуха; на кухне — отдельный шкафчик, набитый витаминами и ампулами базового курса. Когда малознакомые люди спрашивали о состоянии ее здоровья, она обычно отвечала, что вкус смерти навсегда остался на ее губах, и это не было преувеличением: тендра-газ, принятый в околосмертельной дозе, навсегда изменял вкусовые рецепторы.
Отец Хинты был жилистым и сильным. Но сила не придала ему ни осанки, ни уверенности в себе. Он накачал мышцы, перекидывая сотни лопат фрата, корчуя треупсы, таская тяжелые детали. Его плечи без правильной физической подготовки стали сутулыми и покатыми — в этом они с Риройфом походили друг на друга. Поза отца всегда выглядела усталой, при каждой возможности он стремился сесть, опустить руки, прислониться к стене. Как и у многих чернорабочих, у него часто болела спина — тогда он