— Это не вулкан. Вещество из разлома почти не выделяется. Не думаю, что оно может нас убить за следующий час или даже за следующие десять часов. А вот Ваш рассказ, которого я так и не услышал, может прояснить те вещи, которые теперь имеют значение для всех жителей Шарту.
Фирхайф вздохнул.
— Простите меня. Простите меня вы все трое. Эта история очень короткая. Но когда я ее расскажу, вы поймете, почему я так испугался, что молчал годами. И почему я боялся доверять Вам, Ивара.
Учитель медленно кивнул. Взгляд Фирхайфа рассеялся, почти утратил выражение.
— Это было вечером, в сумерках, в дождь. Тогда случилось небольшое землетрясение. Даже не землетрясение — просто толчки; ничего сравнимого с нынешним ужасом, который дома переворачивал в Шарту. Оно застало меня в дороге. Я его даже не почувствовал, но приборы показали сейсмическое колебание. А мне по инструкции положено в таких обстоятельствах останавливаться на ближайшей станции. И я затормозил около платформы-техстопа, которая расположена на верхней плоскости Экватора.
— Я помню это место, — сказал Ивара. — Я очень внимательно его рассмотрел, когда мы сюда ехали.
— Да, но вот мальчики туда никогда не поднимались. Экватор сверху плоский — ровный, как дорога. Собственно, по его поверхности и проходит нечто вроде дороги. Только вот не знаю, какая машина смогла бы там ехать — всю электронику убивает магнитное поле…
Хинта почувствовал, что это нужно сделать, и ободряюще положил руку на плечо старику.
— Продолжайте, — нетерпеливо попросил Ивара.
— На вершине Экватора построен подиум из наборных пластиковых перекладин, а на этом подиуме лежит монорельс тихоходного. Там есть маленькая платформа; от нее к поверхности Экватора можно сойти по обычной пешеходной лестнице. Повторюсь, были сумерки, шел дождь. Я остановил поезд около этой платформы и должен был стоять там, наверное, минут десять, пока компьютер автоматической диагностики проверял целостность монорельса на всем протяжении пути. И тогда я увидел свет. Фиолетовый свет.
— Он был далеко? Над лагерем?
— Нет. Он приближался ко мне. Кто-то бежал по Экватору. Да, к тому моменту я уже на протяжении целого месяца в погожие дни замечал лагерь ваших друзей, Ивара. И когда я увидел этот свет, я так и подумал, что кто-то из лагеря двигается в мою сторону. А путь это не близкий, хотя и абсолютно ровный. Про лагерь я наводил справки на станции с литской стороны Экватора, узнал у таможенников, что тот принадлежит ученым, а потому не боялся. Решил, что случилась какая-то беда, я имею в виду, обычная беда — вроде физической травмы или разгерметизации скафандра.
Ивара молчал, но Хинта видел, как тот от нервного напряжения стискивает кулаки.
— В тот момент это казалось логичным объяснением. Поезда в ту или в другую сторону проходят над Экватором каждые полтора или два часа. Если бы у людей в лагере отказало оборудование, и при этом им была бы нужна срочная помощь, они могли бы дойти до платформы и подождать у нее тихоходный. Я решил, что бегущий ко мне человек уже давно шел вдоль Экватора, а теперь бросился бегом, когда увидел, что я остановил поезд. Однако этот свет показался мне странным. Да и бегущий двигался не по прямой, а зигзагами, скачками, словно пьяный, но в то же время переполненный какой-то безумной лишней энергией. Тем не менее, я спокойно его ждал. Испугался я, когда уезжать было уже слишком поздно, когда тот человек уже поднялся на платформу станции и пошел прямо ко мне. Одна его рука висела плетью, от нее и шел тот свет, жуткий, фиолетовый, точь-в-точь, как из нового разлома. Он оплетал ее всю, как бы жгутами, и жгуты эти были как живые — они прорвали его скафандр, я видел их внутри, под шлемом, они шевелились там, будто гладили его лицо. Но дыхательная маска все еще была на нем, и он совершенно не замечал этих прикосновений.
— Какой он был? — чуть слышно спросил Ивара. — Высокий или нет? В каком скафандре?
— Скорее высокий. Очень крепкий и сильный человек, повыше Вас, вровень со мной в мои лучшие годы, но более поджарый. Скафандр желтый, альпинистский. А в глазах его была такая боль и такая воля, что я бы, наверное, немного сошел с ума, увидев их, даже если бы там не было этой светящейся гадости, которая пожирала его заживо.
— Эдра Брада, — слабо улыбнулся Ивара. — Он никогда не сдавался и в любой студенческой пьянке последним оставался на ногах.
— Эдра Брада, — повторил Фирхайф. — Теперь я знаю его имя. В своей здоровой руке он нес небольшой сверток-пакет. Я тогда в ужасе застыл, а он стал протягивать мне эту вещь. Его скафандр был включен на громкую связь. «Возьмите, — говорил он. — Пожалуйста, возьмите его. Берегите его. Не отдавайте его больше никому. Не рассказывайте о нем. Он все еще жив. Он должен быть сохранен». Я стал говорить в ответ, что мне не нужен его сверток, но что он сам нуждается в помощи, которую я готов ему оказать. «Не трогайте, не трогайте меня, — закричал он. — Это заразно, это будет со всеми. Я не поеду с Вами к людям. Я должен вернуться. Я должен отнести это назад. Там мои друзья. Они тоже такие. Мы будем вместе».
Ивара закрыл глаза. Он молчал — но Хинте все же почудилось, будто он всхлипнул, или издал какой-то звук еще более тихий и странный, на пределе слышимости, звук, с которым в человеке рвется давно и предельно натянутая струна.
— Он продолжал меня умолять. Он отклонялся от меня, когда я пытался его коснуться, но возвращался и протягивал свой сверток. Я пытался объяснить ему, что он не сможет в таком состоянии дойти назад. Но, разумеется, он ко мне не прислушался. Иногда он начинал говорить на других языках. Он словно бредил, сходил с ума. Это было очень страшно наблюдать. «Мне нужно идти назад, — говорил он, — пожалуйста, не тратьте мое время, заберите его. Он должен быть спасен». Что мне было делать? Я взял у него сверток. «Не рассказывайте о нем, — напутствовал он меня, — спрячьте его. И сами не разворачивайте. Иначе он, и Вы, и все — будете в опасности». Потом он бросился назад.
