— Мы можем думать, — сказал Ивара. — Я верю, что пути интеллектуального исследования так же конечны, как и те реальные пути, которыми мы ходим в своей жизни. Но мы еще не дошли до конца наших исследований, и не знаем множества вещей.
— Я не согласен, — сказал Тави. — Все пути бесконечны. Конечны лишь дороги. Но там, где они обрываются, мы можем незаметно переступить на почву вымысла, уйти в свое воображение. Мы же все время так делаем, когда чего-то не знаем, в чем-то неуверены. Да все наши разговоры об Аджелика Рахна — это наполовину история, придуманная нами самими.
— Надеюсь, лишь на четверть, — сказал Ивара, — но ты прав: пути бесконечны, если видеть, как они продолжаются в нашем воображении. Вчера вечером мы с тобой говорили о ковчеге — что он может выглядеть самым различным образом, может состоять из тысяч разных частей, быть не единым объектом, но огромной инфраструтурой, разбросанной повсюду вокруг нас, или вообще находиться в космосе, или на Луне, а здесь, на Земле, могут располагаться лишь космодромы с челноками для доставки людей к ковчегу… Это как раз одна из тех выдумок-догадок, которые лежат за пределами подтвержденных фактов, но необходимы, чтобы двигаться дальше. Однако, как мне представляется, все эти теории о ракетах — лишь симпатичное побочное обстоятельство, а главной темой нашего разговора был вопрос о том, как спасти человечество. Я виноват; научный подход и собственная идущая из прошлого боль — они с разных сторон заслонили от меня ту простую цель, которую я поставил еще в Дадра. Мои друзья рисковали жизнью и погибли не ради того, чтобы отыскать какой-то там великий артефакт из прошлого. Они хотели найти инструмент для спасения мира. Я хотел найти такой инструмент. Я вселил в них эту мечту. И, наверное, только сейчас я понимаю, насколько меня разрушила их гибель. Когда они не вернулись, я перестал искать ковчег — я начал искать их тела. И хотя я все время говорил о ковчеге, я совершенно перестал думать о том, для чего тот нужен.
— Ты думал, — сказал Тави. — Тогда, на руинах школы, когда мы умирали — ты говорил о мире.
— Разве что на краю смерти это ко мне вернулось. Ну и, кроме того, тогда я рассказывал предысторию, вспоминал, какими мы были… И вот я нашел. Их тела. А с ними и что-то еще. Но я не знаю, что это, не понимаю, что мы видели там на дне. Не потому, что у нас мало информации, а потому что я все это время упускал из виду свою первую идею — идею о спасении мира.
— Мира или людей? — спросил Хинта.
— Человеческого мира. На Земле или вне Земли, но должен снова появиться мир, где люди живут как дома, ходят по земле босиком, вдыхают воздух прямо из атмосферы и не боятся, что крошечная трещина в стене спальни убьет их. Но когда речь заходит о космическом спасении всех людей, мы сталкиваемся с рядом вопросов, и наш разговор о ракетах был попыткой ответить лишь на один из них. Самый неприятный мне задавал Квандра — о том, зачем улетать с Земли, как другая планета может оказаться лучше нашей. Ведь древняя Земля, та, где люди чувствовали себя как дома, отвечала тысячам неповторимых условий. Атмосфера, биосфера, геосфера, гравитация, температура, магнитное поле — все это идеально подходило человеку. Но вот изменились несколько условий, и это стало катастрофой. Тем не менее, на Земле мы все еще живем. Мы находим здесь достаточно воздуха и воды, получаем достаточно солнечного тепла, у нас здесь города, электростанции, огромная инфраструктура. Даже сейчас, когда наша планета искалечена, трудно представить, что мы сможем найти во вселенной более подходящее нам место. Если же какая-то из далеких планет и окажется лучше, чем нынешняя Земля, то возникнет вопрос о том, как опустить на ту планету огромные корабли, как возвести на ней новые города. Ведь это столетия работы. На Земле вся эта работа уже сделана, а там ее придется начинать с ноля.
— Космос…
— Да, космос. Огромная мертвая пустота. Там человек не может существовать, там условия намного хуже, чем здесь. Допустим, мы найдем корабль. И куда же нам на нем лететь? В каком направлении? В какой галактике спряталась планета нашей мечты? Как и откуда узнать о ней? Как заранее доказать, что она будет для нас лучше уничтоженной Земли? Просто представь, Хинта, что все человечество отправится в тысячелетнюю поисковую экспедицию в надежде обнаружить себе более подходящий дом. Как люди выживут в космосе? Как корабль, даже самый невероятный, сможет гарантировать им безопасность? Простой вопрос, но пока он остается без ответа, вся моя жизнь может показаться бессмысленной. Из-за этого, хотя и не только, за мной не последовала половина Джада Ра. И настоящего ответа все еще нет. Мы с друзьями рассчитывали, что ответом станет сам ковчег.
— Еще мы говорили о людях, — вспомнил Тави, — о том, что люди не станут подниматься на ковчег, если тот не будет вызывать у них доверия. Я могу себе представить, что мы найдем ковчег и даже убедимся в его безопасности. Но лететь согласятся лишь безумцы и обездоленные — всего около тысячи человек со всей ойкумены.
— Ну, здесь мы кое-что упустили. Безумцы и обездоленные никогда и никуда не приходят первыми. Движение огромных масс людей не может происходить само по себе — для этого всегда нужен контроль, инфраструктура; а для создания подобной инфраструктуры нужна политическая воля. Только элиты могут принять подобное решение, только под их руководством может совершиться исход человечества с Земли.
— Но мы же много говорили о том, как люди у власти будут ставить палки тебе в колеса, — сказал Хинта. — Если элитам неприятна одна лишь весть о ковчеге, как они поступят, если доподлинно убедятся, что ковчег существует?
— Скорее всего, они попытаются его присвоить или уничтожить. И, учитывая, как могущественны эти люди, они, вероятно, преуспеют в том или в другом. Поэтому сначала элиты должны уверовать в ковчег. А как их убедить, я пока не знаю. Изначально я думал, что и эту проблему ковчег сможет решить сам. Я верил, что он предстанет перед человечеством в виде такого блага, от которого никто не сможет отказаться, в котором никто не посмеет отказать другим. Сейчас я понимаю, что это утопия. Если бы мои друзья не погибли, у
