Он говорил громко и отчетливо — так, чтобы слышали все, даже охранники, занявшие посты на боковых дорожках сада. Его голос не имел интонации — каждое слово казалось значимым, но не было подчеркнуто. Невозможно было понять, насмехается Квандра, злится, радуется, сопереживает, приветствует давнего знакомого или просто повествует об окружающей очевидности. И еще невозможно было понять, кого он имеет в виду: включает ли он в список величайших умов Ливу и своих спутников, или говорит только о себе и Иваре.
— Спорные слова, — ответил Ивара, — потому что величайшие умы эпохи, возможно, погибли и лежат сейчас на дне океана, по ту сторону Экватора. И кто в этом виноват, если не мы с тобой?
— Вина абсурдна. Она не знает пределов, не подчиняется разуму. Винить можно кого угодно и в чем угодно, потому что все события имеют причинно-следственную связь. Вина — взгляд, обращенный назад, она не дает ответов и советов, не помогает в делах. Обвини нас с тобой хоть в смерти тысяч; зачем выбирать троих из столь огромного множества?
С невольным содроганием Хинта узнал в словах Квандры свою собственную мысль. Разве не это он думал и говорил вчера вечером, когда хотел прекратить спор с Ливой и перестать нападать на своих друзей, когда он искал способ примириться со смертью брата? Означало ли это, что он согласен с этим человеком, согласен с ним с самых первых его слов? Он испугался.
— Вина вела меня, как сигнальный маяк, — сказал Ивара. — Она осветила мне путь — с давних лет, с момента гибели Вевы. Все, что я нашел, узнал, открыл — все это лежало на пути искупления.
— И где же конец твоего искупления?
— Надеюсь, там, где спасение планеты.
Квандра спустился на ступеньку ниже, слегка развел руки в стороны, изображая незавершенное подобие объятия.
— Брат, мы были соратниками. Ты был нашим лидером, хоть и давно. Потом мы спорили и ни к чему не пришли. Почему бы нам не забыть старый раздор? Сегодня, когда ты чудом вернулся после стольких лет, я не хочу быть с тобой по разные стороны. Давай я признаю, что твой путь искупления тебе подходил. И у меня тоже было своего рода искупление, хотя я никогда не мог сделать вину за чью-то смерть мотивом моих действий. Однако и я боролся с собственной неправотой, и я немало сделал, чтобы лучше тебя понять. Мне даже кажется, что я продвинулся в том, к чему призывал именно ты. Давай отринем неприязнь и попытаемся найти общее поле. Прошу тебя.
— Да, мы поговорим. И я прослежу ход твоих мыслей, как делал это много лет назад, в дни нашей юности. Но я не верю, что твои мысли будут и вправду подобны моим. Нет, Квандра, мы слишком разные. Когда ты до конца раскроешь свое видение вещей, там будешь только ты, там не будет и призрака меня. Мы можем начинать с похожих исходных точек — мы так делали уже тысячу раз. Но придем мы к очень разным выводам.
— И вот снова сошлись две стихии. Но какая из них огонь, а какая — лед? Кто различит?
Ивара не стал отвечать на это иносказание, и на несколько мгновений в группе людей, остановившихся на ступенях террасы, вновь повисло молчание. Его неожиданно нарушила Инка.
— Ивара, — тихо произнесла она. Ивара перевел на нее свой взгляд.
— Я очень рад тебя видеть, — улыбнулся он. Она едва заметно склонила голову. Лива подошел к жене, будто пытаясь ее защитить. Квандра отступил в сторону, словно хотел представить Иваре своих спутников, однако не произнес ни слова — очевидно, потому, что представлять этих людей друг другу не было нужды. Первым заговорил человек, который до этого стоял между Квандрой и Диморой — высокий брюнет с прилизанными волосами и красивым, тонким, моложавым лицом, на котором выделялись темные глаза, острый нос и маленький рот.
— Здравствуй, Ивара, — сказал он резким, слегка надломленным голосом. — Тяжело видеть тебя. Слишком много обид пролегло между нами.
— Здравствуй, Киддика. Да, обид было столько, что они почти стерли все прежнее, хорошее.
— Здравствуй, Ивара, — приветствовал его другой из спутников Квандры. — Можно ли было вообразить, что все выжившие из числа основателей нашего клуба еще раз в жизни встретятся вместе?
— Здравствуй, Прата, — кивнул ему Ивара. Прата был ниже Киддики и примерно такого же роста, как Квандра. Его рыжеватые волосы слегка вились и лежали мягкой волной, глаза были редкого светло-карего, почти желтого оттенка. Единственный из всех присутствующих здесь мужчин, он выглядел спортивно: развитое тело, мощные плечи — но в его осанке чувствовалась грузность, а в движениях некоторая неповоротливость: должно быть, сказывался возраст или какая-то травма.
— Пойдемте в дом, — пригласил Лива, и они всей группой двинулись через террасу. Лива обнимал Инку за плечи и что-то шептал ей на ухо. Та несколько раз тихо кивнула, а потом закрыла глаза, словно засыпая на ходу. Уже у самого входа Хинта заметил, что Квандра исподтишка смотрит на Тави. Это был очень странный, глубокий, задумчивый взгляд. Хинте сделалось не по себе. Он тоже осторожно посмотрел на друга. Но тот, казалось, не замечал в это мгновение, что находится в поле чужого внимания, потому что сам был сосредоточен на другом — наблюдал за Иварой.
— Я четверть часа назад попросила слуг открыть зал для совещаний, — сказала Инка.
— Да, да, ты молодец, — похвалил ее Лива. Потом он обратился ко всем. — Где нам лучше говорить? За круглым столом или в гостиной?
— В гостиной, — ответил Квандра. — Ведь это не деловая встреча.
— Нет, в зале, — сказал Ивара. — Ведь это не светский раут, и мы уже не друзья.
— Я теряю надежду, что смогу сегодня произнести хоть одно слово, которое не встретит возражений.
— Мой зал для совещаний похож на беседку, — попытался примирить их Лива, — и туда принесут еду. Это будет наилучший промежуточный формат.
— Пусть все будет так, как пожелает мой брат, — решил Квандра. — К чему все эти мелкие придирки? Тот ли ты Ивара, которого я знал? Или другой, кто одел его лицо и кожу?
— Ни одной мелкой придирки еще не было к тебе с моей стороны. Я не хочу говорить с тобой, сидя на подушках. Я хочу, чтобы ты был по другую сторону ярко
