Он продолжал улыбаться, но в глазах его блестели слезы.
— И чем дальше я ломался, тем больше я видел. А потом истина стала приходить ко мне даже тогда, когда я ее не звал. И вот сегодня эта лавина накатывает в последний раз. Я чувствую ее приближение. Квандра думает, что он мой враг. Но сегодня он был мне вестником, словно все эти годы работал на меня. Когда мы встретились, он словно отчитался передо мной, сообщил результаты выполнения своего задания. Но он опоздал: оно было дано слишком рано и слишком давно, а меня не было слишком долго. Разница между его исследованиями и тем, что мы знаем теперь — это пропасть, равная безумию, равная векам и жизням целых поколений исследователей. Только этих поколений не существовало. Мы перепрыгнули через сотню логических этапов; рок и наитие забросили нас в самое сердце прежде неведомой истины.
— У нас совсем мало времени, да? — спросил Тави.
— Да. Нам остался последний рывок, я сам еще не знаю, куда. Но я благодарен. Благодарен за то, что, сломленный и сломанный почти до конца, я встретил тебя и Хинту. Вы двое стали частью моего рока, ваше наитие сплелось с моим. Мы вместе сделали невозможное. А еще вы были одними из лучших, одними из самых добрых людей, которые когда-либо в моей жизни были рядом со мной.
— Спасибо, — прошептал Хинта. Это были первые слова, которые он произнес за последние пять минут. А Тави ничего не сказал — он просто поднялся со своего места и обнял учителя, очень осторожно, чтобы не причинить тому боль. Ивара, который в больнице отверг эти объятия, теперь не смог возразить. Они замерли вместе; голова мальчика лежала на груди мужчины. Ивара подался вперед и поцеловал Тави в лоб. Тот глубоко вздохнул. Глядя на них, Хинта ощутил, как в нем самом поднимается какая-то болезненная волна, противоречивое желание смеяться и плакать, кричать, привлекая к себе чужое внимание, и провалиться в стыдливое небытие, остаться в полном одиночестве. Он перехватил взгляд Ливы и увидел, что тот смотрит на этих двоих с каким-то трепетом, словно это не Тави прижимается к груди Ивары, но призрак Амики, сотканный из света и тени, тихий, исчезающий.
— Да, — сказал он, — ты мог бы позвать всех, собрать остатки Джада Ра. Ты мог бы послать этих людей, послать нас, чтобы мы выступили на каждом из великих гумпраймов. И тогда, возможно, мы бы собрали такую политическую волю, с которой Квандра уже не смог бы тягаться. Но ты ведь этого не сделаешь…
— Я не знаю, что я сделаю. Проблема в том, что мне нужно время. Еще чуть-чуть.
— Он объявил нам войну. Ты же знаешь его. Он не будет ждать. Он не даст нам ни дня, ни часа, ни минуты. Я уверен, что уже сейчас, прямо в своей машине, он говорит с кем-то, отдает распоряжения, заручается помощью, оказывает услуги — и все ради того, чтобы очернить и ослабить нас. Он способен за неделю лишить меня всей той власти, которую сам же мне когда-то и дал. А еще за неделю он перепишет историю моей жизни, сделает меня нищим и безродным.
— Тогда защищайся, — сказал Ивара. Он не отпускал Тави, мягко сложив свои руки на плечах мальчика. — Прости меня, Лива, но я не дам тебе план — не сейчас. Я не Квандра. У меня нет сценария для победы. У меня есть только пыль с крупицами золота. Выиграй мне время, выиграй время всем нам. Я, Тави и Хинта — мы трое сейчас, возможно, самые бесценные умы ойкумены. Мы уже сработались, мы знаем все, что можно знать важного. Нам нужно поговорить между собой, поговорить наедине. У нас слишком долго не было такой возможности. И только потом я хоть что-то смогу тебе ответить.
— Да, я понимаю. — По лицу Ливы Хинта видел, насколько тот уязвлен тем, что его выдвигают за пределы круга посвященных. Но Лива мог это выдержать: он любил Ивару, уважал мальчиков, верил их верой, а его разум говорил ему, что Ивара прав. Сейчас каждый из них должен был заняться тем, что у него лучше получается. В обсуждении Аджелика Рахна Лива был почти бесполезен. Но только он мог вести в этом городе политическую войну. — Тогда я вас оставлю. Говорите втроем. А мне нужно сделать несколько звонков и проверить, как себя чувствует Инка. Надеюсь, она уже приходит в себя.
— Спасибо, — прочувствованно сказал Ивара. Лива кивнул и пошел к выходу из круглой залы. Но Ивара его остановил.
— Подожди. Слушай, а мальчики уже видели главное чудо твоего сада?
— Нет.
— Но оно все еще существует?
— Да. Мы с Инкой почти не ходим туда после смерти сына. Слишком много…
— Я могу их туда отвести?
Лива кивнул и ушел. Хинта смотрел, как его высокая сутулая фигура удаляется по прозрачному тенистому коридору, ведущему от залы к основным помещениям дома.
— Пойдем, — позвал Ивара. — Вы должны это увидеть.
— А как же еда? — Хинта сам смутился того, как прозаично прозвучали его слова. — Квандра ничего не съел, только портил ягоды. А у нас не было обеда. И ты сам…
— Да, — согласился Тави. — Ивара, ты вообще ел в Литтаплампе?
— В больнице кое-что.
— Ну так поешь. У Ливы очень вкусно кормят, лучше, чем где-либо в Шарту.
— Нет. Пожалуйста, давайте уйдем отсюда. Я хочу окончательно стряхнуть с себя ощущение присутствия брата. А эти кушанья — нам все равно их не осилить.
— Давайте возьмем с собой три блюда, — предложил Хинта, — и поедим там, в этом самом чудесном месте сада. Если только это не будет… святотатством.
— Нет, это не священное место. Просто красивое. Там когда-то играли в мяч и устраивали пикники. Лива не может туда ходить, потому что Итака проводил там больше времени, чем в собственной комнате.
Они взяли с собой столько еды, сколько могли унести, прошли сквозь душное, жарко-влажное помещение оранжереи, где в бассейне с мутно-зеленой водой плавали огромные круглые листья каких-то неведомых растений, откинули занавес из полупрозрачной синтетической ткани — а за ним открылось потаенное пространство глубинной части сада. Это место за
