— Мой сын не будет лежать в коридоре, — звенящим, как струна, голосом заявила Эрника, — и мне все равно, что вам придется для этого сделать.
— Мама, успокойся, — взмолился Тави.
— Если Вы хотите устроить скандал, то делайте это не сегодня, а в какой-нибудь более тихий день, и не здесь, а у главного врача или в…
Очередная робокаталка въехала в коридор и направилась в их сторону. Умная машина затормозила прежде, чем смогла бы ударить своим изголовьем в поясницу Эрники, и издала недовольный аудиосигнал «уступите дорогу».
— Проходной двор, — вспылила та.
— Он здесь из-за Вас. Пожалуйста, отступите в сторону, иначе пациент не проедет по адресу.
Эрника с холодным видом отступила. Ее слезы уже высохли. Медик тоже отошел, и робокаталка с беззвучной автоматической благодарностью уехала туда, куда собиралась. Свист открывающихся дверей раздавался все чаще, люди шумели все больше. Кажется, кто-то уже кричал — свирепо спорили десятки голосов.
— Сюда именно затем и не пускают родственников, чтобы они не мешали, пока поток больных не спадет. Ждите, когда будут назначены часы приема, и Вы сможете пообщаться с сыном в спокойной обстановке.
— Вы понимаете, что такое ждать, не зная, в каком состоянии находится твой ребенок, который мог погибнуть?
— Примерно да. И я еще раз прошу Вас уйти.
— Вы знаете, кто я?
— Какое это имеет значение?
— Такое, что Ваш статус не позволяет Вам мне указывать. А вот мой статус позволяет мне Вам указывать. Я представитель правления поселка и младший бизнес-партнер Листы Джифоя. Если точнее, я его агроном. Шарту нет без фрата. А фрат не будет расти без меня. Поэтому выполните мое распоряжение: положите моего сына в палату и предоставьте ему наилучший уход.
Теперь уже не только Тави, но и Хинта смотрел на нее со страхом и непониманием. Он не мог понять, как ей удается в одно мгновение превратиться из страдающей матери в тирана. Он был слишком слаб, чтобы вынести этот диссонанс, и его сознание на несколько мгновений предательски отключилось, оставив его наедине с воспоминаниями прошлого. Он вспомнил, как впервые был в гостях у Тави. Тогда его поразило, в какой большой комнате живет этот мальчик. И мать Тави тоже его поразила. Она была шумной, веселой, ласковой — как будто все время чуточку пьяной. Она приятно пахла. И она все время трогала вещи вокруг себя — ее руки почти никогда не оставались в покое, а если рядом с ней оказывался другой человек, особенно ребенок, который ей нравился, то она, сама того не замечая, клала ладонь ему на плечо, или запускала пальцы в его волосы. Она открыла Хинте дверь и зачем-то поцеловала его в щеку — чего не делала еще ни одна женщина, кроме его собственной матери. Хинте было девять лет, и он не знал, как реагировать на такие вещи. Он просто мгновенно утратил себя, зачарованный, растворенный во флюидах влияния и энергии, которые окружали Эрнику.
— Значит, ты и есть новый друг моего Тави?
— Да. — Хинта испытывал неловкость, потому что сам еще не был уверен, что Тави — его друг. Эрника, будто успокаивая его, положила руку ему на плечо.
— Я рассчитываю на тебя. Ты первый друг Тави здесь. — «Здесь» от нее звучало как-то особенно, словно она ни на мгновение не забывала, что, кроме «здесь», есть и «там».
— А где Тави? — растерянно спросил Хинта.
— Он готовит тебе сюрприз, — улыбнулась Эрника, — но чур я тебе этого не говорила. Снимай скафандр сюда. Кто твои родители?
Этот вопрос, заданный без перехода, был таким же неожиданным, как и все в ней. Хинта назвал имена, но она хотела знать больше. И ему пришлось рассказать, что его отец — почти чернорабочий. И тогда ее глаза на мгновение посмотрели на него без всякого выражения, или так ему показалось, ведь в коридоре царила полутьма, а он был занят тем, что стаскивал с себя свой сложный дешевый скафандр. Теперь он думал, что тогда впервые увидел другую ее сторону — ту, что со временем стала проявляться все чаще. Но тогда, да и потом, Хинта не замечал этой стороны. Он не мог сосредоточить на ней свое внимание, годами не помнил этого пустого незаинтересованного взгляда. Наверное, все дело было в том, что рядом с Эрникой было очень весело. Она успела три раза рассмешить Хинту, пока они шли из предбанника их квартиры к комнате Тави. Да и потом она не оставляла их с Тави в покое. Она приходила, приносила сладости, даже играла вместе с ними. Она была сильной, как мужчина. Хинта зачарованно смотрел, как она подхватывает Тави на руки и кружит его по комнате — а Тави в то время был уже довольно высоким. То, как Эрника играет с сыном, поразило Хинту. Каждый раз, глядя на нее, он понимал, что его собственная мать совсем не такая. Он начал испытывать тихую, болезненную зависть к Тави и к той жизни, которую видел, когда приходил к Тави. Со временем он даже по-своему полюбил мать Тави — как если бы та была второй, недостающей половинкой его собственной матери. Иногда ему казалось, что она тоже любит его, и уж как минимум ценит его в качестве единственного друга своего сына. Поэтому, когда Тави начал с ней ссориться, Хинта долго не мог его понять; из-за всего, что случилось, он не видел ее несколько месяцев, и ее образ в его воображении оставался призрачным и совершенным, словно лик какой-нибудь героини древности. А теперь она появилась здесь, и с каждым ее жестом, шагом, словом прежний тот образ разрушался. Хинта лежал, слушал этот ужасный взрослый разговор и задавался вопросом: «Неужели эта невыносимо властная часть ее натуры была в ней всегда? Неужели она была в ней даже тогда, когда в начале этого года она мило улыбалась и на кухне наливала нам с Тави сладкие напитки? И даже тогда, когда она впервые поцеловала меня в щеку?»
Лицо медика уже стало таким же холодным и злым, как лицо Эрники.
— Люди не могут прожить без медицины. А фрат не меньше зависит от работяг на полях, чем от Вас. Поэтому это бессмысленный разговор. И я еще раз прошу Вас уйти. Иначе мне придется позвать административную охрану, чтобы она Вас вывела.
Эрника презрительно улыбнулась.
— Очень безрассудно, молодой человек. Вы всерьез думаете,
