— Да, — не моргнув глазом, сказал медик. Хинта испытал приступ уважения к этому человеку. Женщина продолжала неприятно улыбаться. Еще несколько мгновений она и медик сверлили друг друга взглядами.
— Мама, если ты сейчас не уйдешь, я возненавижу тебя, как не ненавидел никогда прежде, — тихо, но четко произнес Тави. Эрника перевела на сына мгновенно сделавшийся растерянным взгляд. А потом раздались крики, на этот раз совсем близко, и в коридор хлынули люди. Толпа валила, толкая впереди себя кучку из нескольких медсестер и административных охранников, которые тщетно пытались удержать ее напор.
— Она, это она! — завопила какая-то толстуха. — Почему ей можно к ее сыну, а мне к моему нельзя!?
— Видите, что Вы наделали? — сказал медик. — Устроили анархию, прикрываясь иллюзией власти.
Он повернулся и зашагал прочь. Одного из охранников сбили с ног; другие сдались и отступили, пропуская людей. Толпа потеряла свою ударную силу и рассыпалась на отдельные группки, которые торопились вперед, подгоняемые желанием скорее найти и увидеть родных.
Тави заплывшими глазами смотрел на мать.
— Я не лягу в отдельную палату, потому что здесь со мной мои друзья. Мы вместе спасли свои жизни. И я хочу оставаться с ними.
Наверное, впервые за все время Эрника посмотрела на Ивару. Мужчина лежал на спине с закрытыми глазами и молчал, словно был способен оставаться совершенно безучастным к скандальной сцене.
— Он спит?
— Нет, потому что ты не даешь нам спать.
— Раз ты так этого хочешь, я уйду. Но сначала… — Она подошла к робокаталке, на которой лежал учитель. — Я не знаю, кто Вы, и слышите ли меня, но хотела бы выразить Вам благодарность за то, что Вы спасли моего сына и его друга.
— Должен признаться, Ваш сын довольно точно описал ситуацию, — хриплым шепотом ответил Ивара. — Мы спасли свои жизни вместе. Среди нас нет того, кто мог бы гордо сказать, что это он один спас всех остальных. Что до меня, я сделал даже меньше, чем мальчики.
— Ты подхватил меня, когда я падал, — напомнил Тави.
— Вы с Хинтой тоже подхватили меня, когда я падал. Так что мы квиты.
Эрника отстранилась и на мгновение застыла — вероятно, не могла понять, как истолковать тон учителя и их с Тави «ты».
— Значит, Вы не герой.
— Времена героев, к сожалению, прошли. Я, в меру своих возможностей, обычный человек.
— Я Вас не очень утомляю? Могу я поближе с Вами познакомиться? А то, как видите, мой сын не хочет со мной говорить.
— Не вижу, — потрескавшимся голосом пошутил Ивара, — у меня закрыты глаза. Но слышу. Извольте, я Ивара Румпа, учитель. А вы Эрника Руварта — можете не представляться. Будем знакомы.
— Очень приятно, — сдержанно сказала Эрника. — Если мне все правильно сказали, то Вас, моего сына и Хинту обнаружили вместе в обрушившемся крыле школы. Притом, что больше никто из учеников не пострадал.
— Не в обрушившемся крыле, а скорее на нем. Мы смогли выбраться на верхнюю часть отвалившегося блока, но у нас уже не было сил, чтобы самим попробовать спуститься вниз. А остальные ученики ушли намного раньше.
В этот момент Хинта увидел в дальнем конце коридора свою мать. Пока ее не было, он почти совершенно о ней не думал. Но сейчас, когда она пришла, он испытал искренний прилив радости — по крайней мере, она была жива. Растрепанная и ужасно бледная, она прихрамывала, но все же упрямо спешила вперед, придерживая рукой на бедре разболтавшийся баллон кислородной маски. Хинта видел, что мать его не замечает и останавливается у двери каждой палаты, вглядываясь в лица больных. Он поднял руку — но это было уже не нужно, потому что Лика увидела и со спины узнала Эрнику. Она ненадолго замерла, будто пытаясь понять, стоит ли иметь с той дело, но желание найти Хинту оказалось в ней сильнее сомнений, и Лика, подволакивая пострадавшую ногу, поспешила вперед.
— Хинта, — воскликнула она.
— Привет, — ответил Хинта. К его смущению и неловкости, мать перегнулась через борт робокаталки, обняла его за плечи и притиснула к себе.
— Мне немного больно, — сказал Хинта. Она отпустила его. Освободившись, Хинта заметил, что Эрника смотрит на них. В ее лице что-то изменилось — возможно, оттого, что Хинта позволял своей матери делать с ним то, чего Тави уже не позволял своей. «Но откуда ей знать, — подумал Хинта, — что моя мать обнимает меня не чаще двух раз в год? У нас в семье все эмоции кажутся такими неяркими. Зато, если они вообще появляются, то я точно знаю, что они — не ложь».
— Здравствуйте, — произнесла Эрника. — Вижу, и Вы подоспели.
— Здравствуйте. Куда уж мне за Вами. — Лика снова перевела взгляд на сына. — Ты не надышался?
— Нет, ничего непоправимого.
Эрника снова повернулась к Иваре.
— Могу я узнать, чем Вы занимались в школе?
— Я там преподаю.
— Но у моего сына нет учителя по имени Ивара Румпа.
Хинта поймал взгляд Тави и понял, что они оба сейчас думают об одном и том же: время некоторых маленьких секретов закончилось.
— С начала этого учебного года я преподаю три предмета: онтогеотику, историю и мифологию.
— Ах, так, значит, Тави ходит к вам на мифологию.
— Нет. Тави и Хинта ходят ко мне на все три предмета.
Услышав это, Лика удивленно обернулась.
— Все три? — Эрника воззрилась на сына. — Тави, ты бросил что-то из своих прежних предметов?
— Разве это твое дело?
— Но ты мог сказать мне… поговорить со мной…
— Ты прекрасно знаешь, что не мог.
— Ты делаешь это, чтобы отомстить мне?
В глазах Тави блеснули слезы.
— Да, конечно. Других целей не ставлю.
— Я… я не хотела тебя опять обидеть. Я просто уже ничего не понимаю. Почему ты плачешь, когда к тебе приходит твоя мать? Что происходит в твоей жизни?
— Жизнь. В моей жизни происходит жизнь, но без тебя. Что мне сделать, чтобы ты ушла?
Сквозь маску матери Хинта разглядел, что на ее лице отражается некая эмоция — темное торжество человека, который неожиданно узнает, что был прав в своих наихудших предположениях относительно чужой натуры. Это наблюдение его очень удивило: во-первых, он крайне редко видел свою мать злорадной, а во-вторых, ему казалось,
