Я тоже сижу на стене, на последнем ее прямом участке перед склоном, где она резко ныряет вниз. Кончиками пальцев я перебираю темные волосы Коула, который лежит на стене рядом, положив голову мне на колени. Время от времени я начинаю выстукивать у него на плече ритм детских песен. Тогда он смотрит вверх, на меня, улыбается и, взяв меня за руку, подносит мои пальцы к губам. Ветерок радостно летает вокруг площади, покачивает лампы и колышет юбки.
Я слышу три колокольчика и готовлюсь слушать Совет, но говорить собираются не они. Это мой дядя.
– Семь дней назад в Ближнюю явился чужестранец. И – да, это правда – чужой оказался колдуном.
Его глубокий звучный голос разносится над мигом затихшей площадью. Отто опускает голову, скрестив руки на могучей груди.
– Брат говорил мне, что пустошь, ведьмы, колдуны такие же, как все, что они могут быть хорошими и плохими, слабыми или сильными. Что они имеют разные характеры, да и размеры, как и мы. Прошедшая неделя подтвердила его слова. Сегодня ваши дети здесь только благодаря сестрицам Торн и помощи этого колдуна, – взгляд Отто находит Коула, который уже приподнялся, опираясь на локоть. – Наша деревня открыта для тебя, если захочешь остаться.
С этими словами Отто отступает, и мало-помалу, не сразу, но праздник на площади возобновляется.
– Ну, – спрашиваю я, склонившись к нему, – ты хочешь остаться?
– Хочу.
– А с чего бы это, Коул, а? – Я нагибаюсь так низко, что наши носы почти соприкасаются.
– Да знаешь, – улыбается он, – погода нынче уж больно хороша.
Фыркнув, я выпрямляюсь, но его пальцы пробираются к моему затылку, перебирают волосы, Коул притягивает меня к себе ближе, ближе, пока мы не соприкасаемся лбами. Его рука опускается мне на плечи и ниже, по спине. На этот раз я не отшатываюсь.
Он целует меня в нос.
– Лекси.
И целует меня в щеку.
– Я хочу остаться здесь.
И целует меня в шею.
– Потому что здесь ты.
И я чувствую, что он улыбается.
Праздник идет на убыль, и жители деревни расходятся по домам, и все постепенно замирает, кроме его рук, сжимающих мои. И его губ, приникших к моим. Я отстраняюсь, чтобы заглянуть в его большие серые глаза.
– Не смотри на меня так, – просит он с тихим смехом.
– Как?
– Как будто я не взаправдашний или не взаправду здесь. Как будто я могу раствориться в воздухе.
– А ты можешь? – спрашиваю я.
Он хмурится, выпрямляется и разворачивается так, чтобы видеть меня.
– Надеюсь, что нет. Это место – единственное, где я хочу быть.
* * *Позднее тем же вечером рядом со мной в кровати вертится Рен, и это радует меня, как никогда. Я позволяю ей перетянуть к себе все одеяло, устроить из него гнездо, и только легонько шлепаю, ласково, нежно. Я хочу увидеть завтрашнее утро, ее куколок из хлеба и ее игры в коридоре. Я хочу увидеть, как она взрослеет, день за днем, у меня на глазах.
За стенами дома дует ветер.
Я улыбаюсь в темноте. Луна не светит, и тени не пляшут на стенах. Скоро придет сон. Закрыв глаза, я вижу лицо ведьмы, развороченный череп, робко проросший сквозь него цветок. То, как ее неутолимая ярость превратилась в нечто иное, стоило ей увидеть свой дом. Свой сад. Я надеюсь, что она обрела покой. Мне хочется понять, что это такое, покой, – не то ли, что я чувствую сейчас, что окутывает меня покрывалом, прохладным и уютным. В тишине я воображаю, будто слышу, как отцовский голос нашептывает мне истории, слышанные уже тысячу раз. Истории, помогающие верить, что он близко, рядом.
Ветер на торфяных пустошах – штука непростая. Он всегда таков. Он меняет свой голос и придает ему любую форму. Захочет – станет длинным и тонким, чтобы проскользнуть под дверью, захочет – будет плотным и дышащим, чтобы казаться чем-то весомым, из плоти и крови.
За эту новую историю я стану крепко держаться, спрячу ее рядом с папиными сказками на ночь, рядом с рассказами Магды за чаем. Я буду помнить все.
* * *А когда мир растворяется, в эту историю тихо проскальзывает и мой голос.
Иногда ветер нашептывает имена, совершенно четко – так случается, когда балансируешь на грани сна, и чудится, будто слышишь свое собственное имя. И всегда непонятно, что за странный звук слышен под дверью – то ли просто вой ветра, то ли голос Ближней Ведьмы, которая у себя в маленьком каменном домике, а может, в саду, напевает колыбельную, баюкая холмы.
Мальчик, рожденный из пепла
Однажды, давным-давно, жили мужчина, женщина и мальчик, они жили в месте, полном людей. А потом это место сгорело. И больше ничего не было.
– Как же тебе удалось выжить?
– Тот пожар случился по моей вине.
Глава 1
Разноцветной узорчатой змеей базар вился по улицам Дейла. Коричневые пятнышки – прилавки, а желтые, зеленые, красные – разложенные на них товары.
Люди переговаривались, а дети смеялись, над ними тянулась узкая голубая полоса неба, безоблачного, чистого, светило солнце, и детвора сновала от родителей к лавкам и обратно, затевая по дороге игры. Одна группка устроила особенно шумную возню – что-то вроде игры в салочки, где все беспорядочно гонялись друг за другом, и каждый был и целью, и преследователем. Мальчишка ухватил за рукав девчушку, она отчаянно вывернулась, задев на бегу край прилавка с фруктами. Она отскочила и побежала дальше, заливаясь пискливым смехом, но стойка, на которой горкой были навалены яблоки, начала заваливаться. Торговец обернулся, но было поздно.
Яблоки уже катились к краю, прилавок падал. Торговец втянул голову в шею в ожидании неизбежного крушения.
Но его не последовало.
Чья-то рука схватила стойку за край и выровняла ее. Яблоки остались на месте, все, кроме маленького зеленого, которое будто само собой покатилось и упало прямо в подставленную ладонь избавителя. Торговец облегченно вздохнул.
– Мастер Дейл, – почтительно поклонился он. – Добрый день, и спасибо.
Пришедший ему на помощь, юноша лет шестнадцати, потер яблоко о рукав плаща. Плащ у него был бархатисто-черный, в точности как волосы.
– Прошу, Питер, не надо, – отозвался он. – Это имя отца, а не мое.
Торговец опустил голову.
– Извиняйте, но я всегда считал, что сын – это
