— Конечно, плохо-больно, — фыркнула леди Эр. — Дорогая моя, при чем тут плохо-больно?
— А что при чем? — равнодушно спросила Анет.
— Ну, например, что он голый, небритый и вонючий? Что он под препаратами и пальцами-то с трудом шевелит? И катетеры у него из всех дырок торчат[2], и мочеприемник висит?
— И что?
— Ну, я не знаю, — развела дымчатыми руками секретарша. — Может, неудобно ему, такому неавантажному?
— Да глупости, он же врач, — вяло возмутилась Сатор.
— Девочка моя, он, прежде всего, мужик. Попробуй себя на его место поставить: лежишь ты вся такая неаппетитная, а тут принц врывается. Ну и как?
— Да никак. Он же… он же умереть мог запросто, — едва выговорила Ани, потому как губы у нее судорогой свело, а в переносице стало тесно и горько, будто от хины.
— Ну и лежал бы в гробу чистенький, побритый и без мочеприемника, — со странным удовлетворением заключила секретарша.
— Что вы прицепились к этому… приемнику?
Сатор сжала бокал обеими ладонями — только б в стену им не запустить. Лучше б, конечно, в леди Эр, так ведь без толку.
— Еще раз говорю: поставь себя на его место.
— Поставила, — огрызнулась Анет.
— И как?
— Никак.
— Ну и дура, — констатировала призрак.
Помолчали, потому как говорить вроде бы больше и не о чем было. Можно, конечно, спросить, что тут секретарша заведующего нейрохирургией делает, но и без вопросов понятно: за ней, Сатор, присматривает. А по собственной воле или по просьбе дядюшки — это ни малейшего значения не имело.
— Я пойду, — пробормотала Ани, ставя стакан на стол.
— Очень правильное решение, — согласилась леди Эр. — И приходи, когда его в палату переведут. А лучше через недельку. Вот тогда он твою трепетную заботу с любовью точно оценит.
Анет машинально кивнула, не очень-то вдумываясь, что там призрак буровит, встала, невольно глянув в стекло — и бросилась к стене, прижавшись к ней, как завзятый полицейский, от бандитских пуль прячущийся. Потому как когда она вставала, в ремпалату рыжая красавица-докторица вошла.
Да не просто вошла, а эдак по-хозяйски, привычно. И желтый халатик у нее не на плечи наброшен был, а надет основательно, застегнут на все пуговицы, а под ним вроде бы ничего больше, кроме белья, не имелось. Зато шапочка на голове присутствовала и маска была, правда, она на шее болталась, но все же. И табурет красотка пододвинула к кровати очень привычно, уселась, словно имела на это полное право. Заговорила ласково-утешающе — слов Ани не разобрала, лишь эдакий карамельный бубнежь, только вот гнать рыжую Кайрен, кажется, не собирался. Он вообще молчал.
— Ты чего с лица сбледнула? — удивилась леди Эр.
Анет мотнула головой, мол, ничего. Пожевала губу, но все же спросила:
— Давно она тут… дежурит?
— А тебе-то что? — с вполне искренним изумление блеснула очками секретараша.
— Значит, кого-то не пускают, а кому-то и можно?
— Не о том думаешь. Лучше задайся вопросом, почему он эту рыжулю терпит? Да потому что твоему красавцу на нее насрать, — припечатала леди Эр, из которой долгие годы работы в больнице не сумели вытравить армейскую деликатность, приобретенную на службе при каком-то генерале.
— Да ну? — усмехнулась Ани, понимая, что улыбочка у нее вышла недобрая, злобненькая такая.
— Ну да, — покивала призрак.
— А знаете, вы абсолютно правы, — протянула Сатор, тщательно разглаживая юбку. — Пожалуй, мне здесь действительно делать нечего. Ни сейчас, ни через неделю. Вообще никогда. Хватит с меня, пусть сам решает, кто, кому и когда нужен. А я подожду. Ну, или не подожду — это как получится.
— Да пойми ты, дурья голова…
— Не желаю я ничего понимать, — уперлась Анет. — И десятой в очереди быть не собираюсь.
— А первой из десяти? — заинтересовалась леди Эр. Ани глянула на секретаршу, но промолчала. — Поняла, поняла. Ты желаешь быть единственной.
— Это преступление? — огрызнулась Сатор.
— Это маловероятно, — как-то грустно, без привычного ехидства пояснила призрак. — Даже лучшие из них… А впрочем поступай, как знаешь.
— Именно это я и собираюсь сделать.
— Ему передать что-нибудь?
— Не надо, — покачала головой Анет, — и наш разговор, желательно, тоже. Это можно устроить?
— Все в этом мире можно устроить, — еще грустнее откликнулась леди Эр. — Впрочем, может, ты тоже в чем-то права, — без всякой уверенности добавила секретарша.
* * *СЭПовцы курят вовсе не потому, что больше других граждан табак уважают, а табачком, надо сказать, на подстанции почти все балуются. Просто без папиросы и литров, пусть дрянного, но все-таки кофе, ночь пережить практически невозможно: очень уж спать хочется, и ноги даже волочить не выходит, руки не поднимаются. Вот мозгу хорошо, он, без всякого разрешения и наплевав на хозяйскую волю, спит, а на никотин с кофеином ему плевать с самой высокой башни. Но голова головой, а тело должно подавать признаки жизни, перемещаться в пространстве и как-то функционировать.
Конечно, время на сон урвать можно, на подстанции под это дело аж две «комнаты отдыха» отведены — для мальчиком и для девочек. Какой-то шутник их двери соответствующими табличками украсил, из тех, которые на общественные уборные вещают. Но, во-первых, уж больно неуютные комнаты эти: больничные топчаны стоят рядами, как койки в казарме, поверх коричневых клеенок брошены тощие подушки с одеялами — и никакого белья, понятно. До первого снега в этих «спальнях» невыносимо душно, а как только морозы ударят, так холод, будто из самого Хаоса поддувает.
Но эдакие неудобства на самом деле всего четверть от беды. Проверенно и многократно, ни одним десятком, а то и сотней человек: стоит лишь прилечь, пристроить голову на нищенскую подушку, начать засыпать, как тебя тут же сдернут. И нет никакой разницы, только на станцию приехал или устав от часового маянья решил соснуть — вызовут непременно.
Вот и получается, что вторая предпосылка гораздо весомее первой, но обе ведут к одному: любой пришедший работать на СЭП, даже самый рьяный поборник здорового образа жизни, начинает курить и пить кофе. Ну, еще в совершенстве и за очень краткий период овладевает всеми коленцами, заходами и вывертами ненормативной лексики. Но у последнего много причин, не только бессонные ночные бдения.
К папиросам Ани пока не пристрастилась, даже и не пробовала, хотя и подумывала о покупке мундштука, даже в лавку заглядывала, приценивалась. А вот кофе научилась хлестать, не обращая внимания на кислятину, прочно поселившуюся на языке, прожженную в желудке дырку и сердце, которое к утру начинало намекать, что такая диета не слишком полезна.
Ну а что делать, особенно между тремя и пятью часами утра — времени Волка, как говорят эльфы. А еще время «серьезных» самоубийц и самых тяжелых приступов у хроников. Ну и истериков всех видов и мастей. «Доктор, у меня правда свиной грипп?»
