Командир облегчённо вздохнул и хозяйственно пошарил по машине глазами. На первый взгляд серьёзных повреждений не было, но летать эта махина уже не могла. Хвост прогнулся вниз и, возможно, был надломлен, не говоря уже о стиснутых и вжатых топливных баках и о винте, лопасти которого существенно помялись, а половины одной вообще не было. Но это ничего. По правде сказать, он думал обнаружить кучку обломков, а перед ним оказался повреждённый, но достаточно цельный аппарат. Осталось только посмотреть как там – внутри.
Некоторое время они, запыхавшиеся, молча рассматривали машину. Всегда захватывает дух при виде последствий катастрофы. Вот он – итог путешествия. Вот он – источник всех бед и переживаний. Лежит себе, заваленный ветками и стволами, и не подозревает, каких интриг стоили его розыски. Неудивительно, что его трудно было различить с неба. Защитный цвет, сверху вечнозелёные ветки, а ещё выше – плотно сомкнутые кроны, скрадывающие свет.
После мимолётного облегчения Молчун ощутил явную тревогу. Было что-то хищное в приподнятом и прогнутом хвосте, в самодовольном, бороздящем кусты носе. Словно мощный и хитрый зверь, прикрыв глаза, притворяясь спящим, внутренне напрягся, готовясь к прыжку. И никакой головной боли! Только что лоб скулил, пропуская через себя тяжесть на глаза, а теперь, как по волшебству, ясное сознание. И ещё! Еле слышное, почти незаметное урчание. Молчун подобрался, весь отдавшись этому звуку, стараясь определить его происхождение. Посмотрел на печально вздыхающего Балагура, на пушистую гусеницу, проползающую по листу в миллиметре от его пальцев, и понял – часы у толстяка, остановившиеся неизвестно когда и почему, пошли. Дрожали стрелки на часах Командира, заморгал электронный циферблат на руке Маруси. Часы пошли! Ну и что в этом особенного? Завели их на привале у родника – вот и идут.
– Мы у цели, – Бортовский сбросил рюкзак, присел, развязал, достал промасленный сверток с гранатами. – Пора бы и взглянуть, что там внутри творится.
– Я пока передохну. Посмотреть всегда успею, – устало расположился на земле Балагур.
– Что с тобой? А кто фотографировать будет? – усмехнулся Иван. – Уморились, хлюпики?
– Тоже не пойду, – замялась Маруся. – Моё дело было привести. А дальше сами разбирайтесь.
– Ну а ты, ярый спорщик?
– Куда он теперь денется? Убежит? Отвали, лейтенант. Еле на ногах стою.
– Пойдем, музыкант. Бросай барахло. Чего в него вцепился. Автомат бери и пойдём.
40
…И никогда, никогдаНе увидит соваЖивую красотуВместо мёртвых призраков.Страшно жить совою!В.П. Мазурин– Я бы сначала огляделся, – посоветовал Борис. – Вдруг с другой стороны повреждение какое. И из-за него опасно внутрь лезть.
– И то верно. Сейчас, толстячок, только перекурю, и посмотрим.
Бортовский насупился, недовольно посмотрел на них. Чего удумали? Пока он будет в вертолёте, ещё разбредутся. Или окружение готовят?
– Сами посмотрим, – буркнул он. – А вы отдыхайте, раз нежные ножки утруждали.
С той стороны, откуда они пришли, вертолёт выглядел лишь слегка повреждённым, но с другой – возможно всё намного хуже. Пробит деревом корпус. Или радист оставил какой-нибудь след своего пребывания. Не давала покоя бессмысленность в поведении радиста. Зачем он, раненый, тащил трупы чёрт знает в какую даль? Мог бы и здесь закопать. Разрубил, чтобы легче было нести? Они были живы и умерли там? Чем он копал? Топором? Свихнулся, короче. Весь тот бред о якобы преследовавших его мертвецах тому подтверждение. Опять же, это «совокупляются». Вспомнив Спортсмена, Иван подумал, что ему в действительности, как и всем, сначала показалось, будто тот умер, а потом превратился в мерзкую тварь. Даже если так и было, что трудно представить, но реально предположить: не могут подобные монстры действовать разумно, тем более преследовать на значительном расстоянии.
Когда Командир с Шуриком, продираясь сквозь ивняк и сломанные стволы, завернули за вертолёт, пройдя прямо под хвостом, Молчун достал пистолет и протянул Марусе. Та осторожно приняла оружие и поджала губы.
– Иди. Надеемся на тебя, – он слегка приобнял её. – Ты сможешь. Затаись и наблюдай. Не высовывайся. Мы сами. Пистолет на крайний случай.
– Они ушли! – радостно шипел Борис. – Получилось! Провели мы его!
Девушка ткнулась лицом в твёрдое плечо, захотелось пустить слезу. Но они высохли. Она слишком много плакала за последнее время. Хватит!
– Надеюсь, что всё обойдется – сказала она.
– Побереги себя, Маша, – попрощался Балагур и, согласно намеченному плану, углубился в лес.
Молчун проводил до вертолёта. Гуттаперчевые кусты стегали по телу. Вот уже можно дотянуться, потрогать корпус.
– Надо торопиться, – шепнул Гена. – Ой, дверь заклинило! Не открывается!
Вход в вертолёт был запечатан наглухо, возможно, закрыт изнутри или при аварии смялось что-то в корпусе, спрессовав кабину.
– Что делать? – испугалась Маруся. Такого поворота они не предусмотрели.
– В окно. В кабине. Они так же полезут. Сюда. Давай подсажу, – он обхватил сильными руками за ноги, приподнял. – Ну как? Достала? Тянешься?
– Нет. Подожди. Отпускай, – она, проскользнув между рук, вновь оказалась на земле. Хотела сказать, что ей страшно, что не сможет подтянуться, наконец, боится порезаться или испачкаться об разводы гари. Но прочла в его глазах такое же беспокойство, но только за неё. Лицо было совсем близко, даже расплывалось, не попадая в фокус. Руки по-прежнему крепко сжимали бёдра. Неуверенность исчезла, вытесненная внезапным волнением. Глупая до бесконечности мысль: «Они обнимаются! Чёрт возьми, тут такая фигня творится, а они обнимаются!» – всколыхнула грудь. Она не поняла, как это случилось, но губы загорелись приятным теплом, подбородок царапнула щетина. Что я делаю? Что он делает? Сейчас придёт Командир и… Неважно как и почему. Неважно кто. Он ли, она ли поцеловала его. Уже всё кончилось. Чувствуя, как полыхают пожаром щёки, она попросила:
– Держи меня крепче…
Они были правы. Правый бок вертолёта испытал более серьёзные неприятности. Глубокая вмятина с потрескавшейся по швам обшивкой и ещё одна, чуть меньше, сразу под винтом. Дно, наверное, всё прогнуто внутрь. И нос с этой стороны невольно ассоциировался с гармошкой помятого капота автомобиля. Неудивительно, он не пахал кусты, а разломал несколько деревьев. Шурик, злой, усталый и недовольный, взирал на искорёженный металл с какойто неподдельной мстительностью. А Иван удовлетворённо причмокивал. Какая, в сущности, разница? Всё равно минут через двадцать от
