– ОНА ДУРИТ ТЕБЯ! – загоготал бармен. – ОН НЕ УЕХАЛ! СЕЙЧАС К ПОДЪЕЗДУ ПОДЪЕДЕТ МАШИНА И ЦАП-ЦАРАП!
Собака подняла застывшую в оскале морду с запутавшейся в шерсти кровавой коростой и, гавкнув: «ЦАП-ЦАРАП!», вцепилась в горло бармену.
– Иди сюда! – донеслось из спальни.
Вовка осоловело оглянулся, перевёл взгляд к окну – никого нет. Недоумевая, словно впервые заметив, уставился на порезанное сало. Значит так? Сжал в руке нож и поднялся.
Нина несла полиэтиленовый пакет с деньгами. Они столкнулись у неприкрытой двери в туалет.
– Вот смотри! – она радостно распахнула пакет, приглашая заглянуть внутрь, где пачка к пачке спрессовались денежные знаки.
– Про пистолет ты ему сказала?! – вдруг заорал Володя, увидел, как побледнело её лицо. На какое-то мгновение из пакета высунулась залепленная кровью песья голова, произнося своё: «ЦАП-ЦАРАП!»
– Ах стерва! – Володя не понимал, кому кричит: Нине или собаке. Он не хотел их! Не мог больше никого видеть рядом с собой. Ярость, скопившаяся в висках, растеклась по всему телу. – Сдать хотите! Заложили!
Разрезая пакет, нож воткнулся в упругое. «Что я делаю?! Чёрт, что я делаю?!» Он услышал пронзительный крик, посторонний стук, будто осыпается яблоня. Это падали пачки денег, сыплясь из дыры. Испугался и отдёрнул руку с ножом. Сама виновата! Дура! Сама виновата! Подальше её! Не стой рядом! Беги! Отойди от греха!
Схватившись за рану, Нина кричала, выпучив недоумевающие глаза. Не ори, тварь! Заткнись!!! Он ударил слева со всей силы, аж кулак заломило. Распахнув спиной дверь, Нина вывалилась из коридора, как парашютист, покидающий самолёт. Глухой стук. Резкий вскрик. Тишина. Только ноги, белые и неподвижные, подогнувшись, выскользнули из туалета.
Вовка уронил нож и удивлённо смотрел на лежащую женщину, голова которой сползла с края унитаза, оставляя на белом красные разводы. Задравшийся розовый халат обнажил ноги до бедра, заставляя мысленно дорисовывать дальнейшие пикантные подробности. «Убил?» – спросил он себя, разглядывая непристойно обнажившиеся ноги. Какое-то несравнимое ни с чем возбуждение стянуло низ живота. Всё! Итог. Он убил! Убил! Он?
Кто узнает? Никто. Просто надо всё изменить. Повернуть вспять. Тогда всё будет по-другому. Засуетился, тряся жирком. Побежал на кухню. Некогда открывать! Об край раковины отбил горлышко. Набулькал полстакана ликёра. Запрокинув голову, выпил, судорожно глотая и хватаясь за грудь, где пальмы и обезьянки вспотели от невиданной даже в Африке жары. Что ещё? Ворвался в спальню. Платье, чулки, туфли «Италия. Сейчас самая мода!» Её! Всё её! Стол, заваленный косметикой, флакончиками, дезодорантами и… тетрадями. Схватив несколько штук, впился глазами в ничего не значащие имена. Зоя Вавилова. Миша Шубин. Валя Попов. Молчаливые свидетели. Хря-с-я-сь! Пополам. Обрывки тетрадей осыпались на палас. Так. Остальные. Он рвал школьные тетради, разбрасывая листочки по комнате, в коридоре. Главное – в коридоре! На кухне. Это что? Деньги? Сюда их! Нет, порвано! Всё порвано, разрушено. В карман, за пазуху. Нож! В карман! Нет! За пояс. Сейчас подъедет машина и цап-ца… Фига с два!
Внезапно успокоившись, достал сигарету, прикурил, выпустив струйку дыма. Мёртвые ноги. Белый унитаз, подобно крейсеру или ледоколу: выпятив корму, улыбался розовым ртом. Словно шалун-сынуля из рекламы «Спид-инфо» рисовал на нём губной помадой. Из-за неестественно выгнутой шеи выползла тёмно-бурая лужица. Нина почему-то никогда не выключала свет в туалете. И она зачем-то двинула рукой. ДУРИТ! Зажжённая спичка облизала разорванную половинку тетради. Вот так хорошо. Помнится, в пионерском лагере он прославился тем, что разжигал костёр с одной спички. Опять женская рука поползла, загребая что-то невидимое. Чего ей спокойно не лежится? Ещё бумажку. А ликёрчиком плеснём на ковер. А чулок в огонь. И платье. Хорошо полыхнуло! Чёрт, дым повалил! Слезу вышибает. Эту тетрадку на покрывало. Эту в изголовье. Под штору. На стол. Гори! Гори всё синим пламенем!
Согнутая в колене нога тихонько поползла, выпрямляясь. Володя бросил на неё горящую тетрадь и сплюнул окурок. Пора. А то ещё задохнешься здесь. Подбежал к входной двери и посмотрел на дело рук своих. Солнечная активность, говорите? На солнце надейся, а сам… Нет, не так. А как – забыл… Огонь, уютно расположившийся на кровати у ног и на подушке, соединился, сливаясь, в экстазе. Раскачиваясь, полыхали шторы, норовя упасть на телевизор. На столе вспыхнул дезодорант, лопнул, разбрызгивая пламя. Затрещал дедовский стул с высокой спинкой и, покосившись, рухнул. Дымовая завеса поползла по полу и потолку, подбираясь к человеку. Вовка, втянув воздух, втискивал пятки в ботинки. Щёлкнул замком, выскочил на лестничную площадку. Ну, не поминайте лихом! Эх, а какая была квартирка! И захлопнул за собой дверь.
39
Полированной кровью наточен казённый топор,Он укутан парным молоком, как цветок правоты.Всё никак не кончается этот семейный позорИ никак не срастается ствол расщеплённой воды…С. СамойленкоЗакусив губу, Молчун стоял у края вырытой могилы, постукивая лопатой об ствол берёзы, чтобы стряхнуть налипшие комья земли. Бортовский, катая в губах сигарету, разглядывал потревоженные останки. Густой запах разложения был, казалось, осязаемым на ощупь и ел глаза. Не зря все остальные отошли подальше, занимаясь своими делами. Балагур склонился над неразборчивыми письмами радиста. Маруся и Шурик по приказу Ивана испытывали переговорные устройства, разойдясь на приличное расстояние.
– Ну чего? Чего?! – окликнул их Командир.
– Бесполезно. Шумит. Трещит, – крикнула Маруся. – Шурик, слышишь? Приём. Ни фига не слышит.
– Дальше копать будем? – уныло спросил Молчун.
– Копать, – передразнил Иван. – Толку-то? Разберись тут, попробуй. Их что через мясорубку пропускали?
– Там один или двое?
– А я знаю? – он подцепил сапёрной лопаткой желеобразный зеленоватый кусок. – Вторая ступня. Пока одно колено и две ступни.
– Ничего не напоминает? – съехидничал Молчун. – Спортсмена также раскромсали.
– Третья! Чтоб я сдох! Третья ступня! Чего стоишь? Головы мне давай!
Молчун задержал вдох, вогнал лопату со своего края могилы. Ещё немного и на поверхность вместе с землей высыпалась изуродованная голова. Вдвоём они осмотрели находку. Сморщенное, как печёное яблоко лицо вздулось, скалясь. Белая пена скрадывала черты, под ней можно было определить бугорок носа, впадины глаз, ещё одну впадину размером с пулевое отверстие чуть слева от центра лба. Наискосок через глаз, щёку, челюсть и подбородок зияла широкая трещина – след от удара топором, словно кто-то вместо чурки воспользовался головой.
– Тьфу, дрянь какая! Нет, это не академик. Пилот.
– Почему? – сплюнул Молчун.
– Рожа большая, широкая. Покопай ещё.
– Тут хренотень вроде щеки с ухом. Не могу я больше, лейтенант. Уволь. Сейчас вырвет.
– Ладно.
