– Не сработает. Они тебе не поверят.
– Конечно, поверят. Даже если бы на мне все это время была камера, все было бы отлично. В общем, теперь так: я знала, что ты Убийца Обухом, и ты попал прямо в мою ловушку. Мы даже добавим немного героизма: я не позволила тебе отпустить меня на складе, потому что боялась, что ты мог преследовать кого-то еще, и не хотела упустить тебя из виду.
– И это не сработает.
– Посмотрим. Знаешь, ради чего стоит рискнуть? Ради известности и славы за то, что отдала серийного убийцу в руки правосудия. Это обеспечит моего ребенка, так что спасибо тебе.
Ей больше не нужно вытирать слезы с глаз.
– То есть ты собираешься спекулировать на убийстве? Тогда ты не лучше меня.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Ой, как мило. Даже по стандартам неудачника, пытающегося спастись от тюрьмы, как-то бесхребетно полагать, что хорошее дело, такое как избавление общества от жестокого, больного на голову серийного убийцы, – это безнравственный поступок только потому, что за него полагается вознаграждение.
– У нас тут философская дискуссия?
Она отматывает кусок клейкой ленты от рулона.
– Нет, потому что ты сейчас перестанешь болтать.
Она отрывает ленту и наклеивает мне на рот.
Дышать тяжело, потому что в носу еще осталась грязь.
– Есть несколько способов сделать это, – говорит она. – Я могла бы снова начать душить тебя, пока не потеряешь сознание, но не уверена, что ты проспишь так долго. Я достаточно сильно волновалась, что ты очнешься, когда бежала обратно от машины. Так что эту идею мы отметаем.
Даже если бы мой рот не был заклеен, я бы ничего не сказал.
– Следующий вариант – подрезать тебе подколенные сухожилия. Разочек полосну по каждому, и ты никуда не убежишь. Но дело в том, что жалкий тип вроде тебя может истечь кровью до смерти, так что эта идея тоже нерабочая. Можно закопать тебя по шею в землю, но тогда я буду выглядеть отталкивающе, а этого я не хочу.
Я вношу приглушенное предложение.
– Не болтай, – говорит она. – Я думаю.
Я продолжаю говорить через клейкую ленту. Что она сделает – перережет мне горло за то, что я отказываюсь заткнуться?
Ну, может быть, – не знаю, на что эта дамочка сейчас способна, – но я готов рискнуть.
Она разрезает ленту. Больно.
– Что?
– Да просто обмотай меня всего, бога ради, – говорю. – Как мумию. И тогда я никуда не смогу уйти.
Хотелось бы, чтобы это был какой-то хитроумный план с моей стороны, но, если она полностью обмотает меня клейкой лентой, я действительно не смогу сбежать. Я просто не хочу, чтобы она решила, что идея с сухожилиями достойная. Или что мне будет сложнее ориентироваться в лесу, если она выколет мне глаза.
– Я бы могла так сделать, – кивая, говорит она. Она выглядит гораздо более спокойной и бесстрастной. А мне бы хотелось, чтобы она снова стала измотанной, слегка истеричной и раздражающей. – Но разве ты не хочешь просто прокатиться со мной в машине?
Я киваю.
– Дай мне руку, – говорит она.
– Зачем?
– Просто дай мне руку. Протяни ее.
– Нет уж.
– Будет лучше, если я закопаю тебя по шею? А что, если тебя найдут дикие звери?
– Дикие звери меня не найдут.
– Ну тогда муравьи. Огненные муравьи. Прямо на твоей голове. Будут на ней копошиться и искусают тебя до полусмерти.
Я протягиваю руки. Хочется думать, что она просто разрежет ленту, связывающую мои запястья, но, судя по всему, у нее другое намерение. Минди смотрит мне в глаза, и я вижу, что она взвинчивает себя. Ничего хорошего в этом нет.
– Я должна показать тебе, что не боюсь вонзить в тебя нож.
Без колебаний она втыкает мне нож в верхнюю часть руки.
Она всаживает его не очень глубоко, но кровь тут же начинает течь, и, черт возьми, это больно! Я уже готов разразиться потоком ругательств, но мне удается взять себя в руки.
– Мы друг друга понимаем? – спрашивает она.
– Зачем ты это сделала?
– Чтобы доказать, что я могу.
– Но пырять-то не надо было.
– Надо. В этом-то и вся суть.
Не могу поверить. Она меня пырнула. Она душила меня, пока я не отрубился, а теперь пырнула меня. Все это настолько неприемлемо, что я даже не могу выразить словами.
– Мне воткнуть тебе нож во вторую руку? – спрашивает она. Она говорит тоном мамы, спрашивающей сына, шлепнуть ли его еще разок, или он будет вести себя хорошо.
– Нет, – говорю я, стараясь звучать как беспощадный серийный убийца, а не хныкающий сопляк. Это чрезвычайно тяжело делать.
– Хорошо. В следующий раз я не буду колоть тебя в другую руку. Ты обманул мое доверие, так что я буду вонзать в тебя нож, пока ты не умрешь. Ясно?
– Ясно.
Она начинает перерезать клейкую ленту, связывающую мои голени. Нож очень хороший, но ее умение перерезать ленту не особо выдающееся, так что требуется некоторое время. Я сдерживаю желание отпустить саркастическую ремарку.
Наконец мои ноги свободны. Минди направляет на меня нож, словно предупреждая, затем встает.
– Поднимайся, – говорит она.
– Ноги затекли, – отвечаю я ей, – так что, если я споткнусь, не воспринимай это как нападение.
– Может, тогда подождем, пока ноги отойдут, чтобы я не убила тебя по недоразумению?
– Устраивает.
Я сижу. Есть у меня странность: я люблю ощущение покалывания, когда к конечности возвращается чувствительность. Но сейчас это не доставляет мне удовольствия.
– Готов? – спрашивает Минди.
– Ага.
– Вставай.
Я встаю. Не спотыкаюсь.
Она очень быстро отворачивается от меня и
