Труба аппарации ненадолго вернула её в реальность. Нотт, не сумев попасть внутрь её квартиры и врезавшись в антиаппарационный барьер, накренился, но устоял. Гермиона даже различила едва слышимые ругательства, прежде чем почувствовала, как кто-то настойчиво вкладывает её волшебную палочку ей же в ладонь.
— Открой дверь, Гермиона, — тихо попросил Нотт. Гермиона привычным движением взмахнула палочкой, снимая невидимые преграды и отворяя хитрые замки. Теодор подхватил её на руки, внёс в квартиру и ногой захлопнул дверь.
Последующий за этим разговор она помнила смутно. Кажется, она сидела в коконе из его рук на своём диване. Они смотрели на идущий за окном снег, и она говорила, говорила, говорила… Нескончаемым потоком через слова из неё выходила боль и отчаянье, оставляя внутри себя приятную пустоту. В какой-то момент Нотт поднялся и направился за барную стойку. Он исследовал шкафчики и гремел посудой, пока Гермиона, давясь слезами, рассказывала о зелёном платье и танце. И о том, как узнала, что её магия иссякает. О надеждах, терзаниях, страхах, отрицании. Ей в руки легла большая чашка ароматного чая с неведомым набором трав. Тео сел рядом, приобнял её за плечи и отпил такой же чай из своей кружки. Слёзы ударялись о гладь чая, оставляя после себя круги на воде.
— Рон хоро-о-о-ши-и-и-й, — всхлипывая, протянула она и наконец-то отпила чай. Гермиона искренне удивилась тому, что он не стал солёным. — Он отпустил меня, а я… я… — Ещё один глоток. — Оказалось, не знаю, что делать с этой свободой.
Чай явно был волшебным. На её кухне хранились только безопасные ингредиенты, и Гермиона была спокойна. Она не могла определить аромат сбора и его состав — нос был безнадёжно заложен. Непонятным образом за этот вечер она прониклась доверием к Теодору и теперь, успокаиваясь, не могла определить внутри себя — рада она этому или нет.
— Так, значит, ты не хочешь затащить меня в постель? — Голос после такого обилия слёз звучал тонко и жалко. Но это было неважно.
Впервые за долгое время ей было спокойно и почти хорошо. Боль растворилась в тумане, сквозь который Гермиона смогла пройти. В груди ещё неприятно ныло, но, как оказалось, путешествие сквозь боль не было таким страшным. Как и не оказалось страшным доверие к кому-либо. Терпеливое молчание Нотта подействовало на неё лучше всего. Никогда прежде у неё не было такого друга, который не бросался бы в бой при малейшем намёке на её боль. Гарри и Рон отдали бы за неё свои жизни, но никто из них не смог бы выслушать эту историю до конца. Как и Джинни. Особенно Джинни. Сегодня Теодор стал для неё практически другом.
Услышав её вопрос, тот хмыкнул.
— Нет. Особенно меня… пугают твои волосы.
Она сонно улыбнулась и впервые за время, проведённое у себя в квартире, подняла на него взгляд.
— Пугают?
Нотт серьёзно кивнул.
— Руки. Они могут в них легко запутаться.
И тогда она засмеялась. Громко и легко, как не смеялась уже очень долгое время. Даже с Малфоем её смех хоть и был лёгок, но являлся сдержанным из-за неизвестности будущего. Сейчас же все карты были раскрыты, все пути ясны и оставалось лишь сделать шаг. Отважиться и ступить вперёд, отпустить прошлое, оставив его за порогом.
Она вздохнула и прижалась к Нотту плотнее. Гермиону откровенно разморило, и она изо всех сил надеялась, что это не побочное действие чая. Она хотела верить, что спокойствие и лёгкость останутся с ней даже тогда, когда эта ночь пройдёт, и Нотт уйдёт в наполненный волшебством мир.
— Грейнджер, — тихо позвал Нотт. Ему явно было не совсем уютно, но Гермионе сейчас было наплевать.
— М-м-м? — вопросительно промычала она, уже будучи на границе сна.
— Кто мы теперь, Грейнджер? — осторожно спросил он.
— Наверное, друзья. Подойдёт?
Кажется, он вздохнул с облегчением.
— Подойдёт.
***
Гермиона познакомила Тео и Эйми на следующих выходных. Хватило лишь одного письма, чтобы та согласилась на встречу. Конечно, Гермиона не сказала о цели встречи — Эйми была категорически против отношений с противоположным полом из-за отсутствия у последних серого вещества в головах.
У неё были короткие, абсолютно прямые волосы глубокого шоколадного цвета, с рыжим отливом. Гермиона была уверена, что рука Нотта в них не запутается.
Спустя всего лишь три минуты, одну из которых Гермиона уговаривала Эйми дать Нотту шанс, о её существовании уже забыли. Острая на язык Эйми проверяла Теодора «на вшивость», как только могла, но тот сносил все нападки с чисто слизеринской выдержкой. Гермиона не могла не отметить тот огонь, который зажёгся в его глазах, когда их словесная перепалка переключилась на обсуждение заумных книг.
Тогда она смогла вздохнуть спокойно. Гермиона знала, что теперь Теодор Нотт в надёжных руках. Этой встречей она постаралась ему отплатить за то, что не бросил её там и тогда, на их первом и последнем свидании. За то, что выслушал и понял. За то, что простым присутствием и принятием растопил её сердце.
***
Двадцать второго декабря Гермиона сидела за барной стойкой на своей кухне и смотрела на письмо, которое всё-таки смогло до неё добраться. Нет, первое приглашение было прислано ещё полгода назад, а вот это было напоминанием о том, что сегодня вечером в Министерстве состоится Рождественский приём. Она была абсолютно уверена, что не пойдёт на него. Развлекать публику ей совершенно не хотелось, тем более что все её друзья будут там. Она так же хотела избежать сочувствующих или презрительных взглядов в свой адрес. Ни к чему собирать всеобщее внимание, когда новость о разрыве твоей помолвки ещё месяц назад украшала первые страницы всех изданий. Нет, в эту и рождественскую ночь у неё были совершенно определённые планы.
Коротким инсендио Гермиона сожгла напоминание о приёме. Наверняка чета Малфоев тоже там будет. Нотт уж точно приглашён, как работник Министерства. Блейз — вероятно. И все её друзья и коллеги. Нет, она уже не чувствовала в себе клокочущий вулкан боли, который мог вырваться наружу из-за малейшего потрясения. Гермиона только нащупала свою стабильность и шаткое равновесие и теперь готовилась к тому, чтобы это равновесие укрепить.
Слегка видоизменённый кабинет встретил её теплом. За окном снежными шапками был укрыт город, люди спешили по своим делам и магазинам. Рождество стояло
