— Ты совсем спятил, что ли? Хватит ко мне с этим приставать! Я ведь серьезно ничего не… — потом же он вдруг резко замолк.
Наверное, понял.
Снова ударил сквозь удерживающую шкафную деревяшку задумчивый рассеянный взгляд, снова скрутило желудок, и снова Аллен, вонзаясь от бессилия зубами в податливые губы, услышал надорванное, надтреснутое, блеклое и даже меньше чем наполовину живое:
— А-а-а… ага. Точно. Я и забыл. Сюда приходила эта… чертова баба, которую вы все отказываетесь признавать. Она меня здорово достала, но прогнать ее так и не получилось. Никогда не получается. Она опять торчала тут, пока не приперся ты. Даже гребаные призраки понимают, что на глаза вам всем, суки, показываться не стоит — черт знает, что сделаете. Особенно Сирлинс и ты.
Аллен уловил его, этот несчастный неумелый намек, корнями прибивающий его к месту, когда всё еще хотелось, так отчаянно хотелось подорваться, вылезти, припечатать незваного чужака когтями к стене и заглянуть напоследок в глаза — чтобы понял, чтобы, раскаявшись, ответил: за что? За что осмелился издеваться над тем, кто никому в этой жизни не сделал дурного? Кто вообще этой чертовой жизни еще даже не повидал и, если останется здесь или перейдет в собственность Ордена, не увидит уже никогда.
— О Боже, Юу… Вопреки тому, что я только что тебе сказал, мне кажется, что лучше бы ты иногда лгал. Пусть и делал бы это чуточку иначе…
Прислушивающемуся, почти переставшему вдыхать Аллену эти слова не понравились до дрожи, до мышечной спазменной тошноты.
Напрягшись всем своим существом, он внимал, как снова отбивают каблуками чужие ботинки пол, как человек-гиббон, ничего подозрительного вокруг себя самонадеянно не заметив, направляется к секционной кровати, как опускает на ту все прихваченные с собой… не лекарства, нет, ни один язык не повернется их так назвать, а те яды, что покрывались по склонам полок столетней пылью.
— Ложись и лежи спокойно — ты ведь знаешь, что мне теперь придется сделать, пусть и делать этого никогда не хочется, Юу.
Пусть Юу и знал, пусть и безвольно слушался, покорно и без лишних слов поскрипывая железнокожным симбиозом, действительно, наверное, вытягиваясь на нем в полный отдающийся рост, Аллен в свою очередь не знал ни черта и знать яростливо не хотел.
Аллен молча бился, громыхал разбушевавшейся сопкой сердца, хотел выбраться и узреть, вместе с тем трусливо благодаря Небо за то, что он не может ни высунуться, ни посмотреть; ведь оставаться рядом важнее, чем уступать сиюминутным порывам, лучше потерпеть и закончить кровопролитную тухлую войну разом, чем налетать на спины в мелких стычках с ножом в зубах, рано или поздно оказавшись стреноженным, убитым и с потрохами проигравшим в той игре, в которой ставкой была чужая доверенная жизнь.
Звякнули тем временем тонкие витиеватые иглы, отвинтились изрыгнувшие осевший воздух крышки, зашуршали упаковочные материалы. Следующим, перенимая эстафету, заговорил приевшийся возненавиденный голос:
— У нас теперь и так хватает проблем: где-то по этажам, возможно, бегает чересчур своевольный экзорцист с пересекающей его поступки дурной репутацией, идущей далеко впереди. Говорят, он может иметь нечто общее с нашим Врагом, и ты даже встречался с ним сегодня утром, Юу. С Алленом Уолкером. Как он тебе, кстати? Понравился? Или нет?
Аллен замер сердцем. Услышал тихий всхлип, болезненное шипение сквозь стоически сжатые зубы, еще одно выбесившее псевдодокторское: — «Не дергайся. Терпи. Не выворачивай так руку — иначе я не смогу попасть в вену и тебе будет больнее».
Чуть погодя — раздробленное и вымученное мальчишеское, все еще старающееся казаться гордым и никогда не сдающимся:
— Еще один сраный высокомерный говнюк, считающий, что он пуп вонючей Вселенной. Он такой же, как и ты, мелкий мерзкий докторишка: натрепал кучу красивых слов и свалил, куда он там валил. Вы все здесь делаете вид, будто вам до меня есть дело, только я-то знаю, что каждая из ваших рож паскудисто врет, и дело ей есть только до того, как бы засунуть мне в кишки эту хренову Невинность. Прекратили бы уже этот сраный фарс и занялись делишками поважнее: вот хотя бы этим чертовым… Уолкером.
Аллен понимал, что слова были подобраны для отводки глаз, слова возымели должное действие на чужие глаза и уши, сняли с него добрую часть хвостов, утерняющих избранную тропинку, но поверил в них не только гиббон, но и почти полностью он сам.
— Сколько раз я просил тебя следить за своим языком, Юу? Ты — будущий прислужник Бога, уважаемый простыми людьми черный монах, тебе не пристало грубить и сквернословить. Понимаешь ты это? Тебе нужно стать добрее, кротче, жертвеннее. Нужно…
— Пошел ты в жопу, спятивший говнюк! Я сказал, что никаким экзорцистом никогда не буду, и можешь сколько угодно вкалывать в меня свое дерьмо! Что хочешь делай, а один черт я им ни тебе, ни всем остальным не буду! Понял меня?! И Сирлинсу своему так и передай! И всем другим, кто там еще пытается питать надежды! И… черт… Да больно же мне! Больно, слышишь, ублюдок?! — Громыхнул стол, зазвенел металл, напряглись вздутые жилы доведенного до агонии Уолкера, готового драть на себе кожу выпущенными снова когтями. После отгремел еще один возглас, только теперь угасающий, усталый, обиженный, непонимающий и сдающийся: — Вытащи это… из… меня. Почему… почему я не могу пошевелиться… скотина…?
— Потому что я ввел тебе метилпиперидин, Юу. Сопротивляться ему бесполезно — твой мозг попросту не справится, так что можешь не тратить усилия на бесплодные попытки.
— Че… го…?
— Синтетический наркотик, действующий в два раза быстрее всех прочих известных нам веществ. На время он успокоит тебя, а тебе я бы посоветовал спокойно полежать и подумать и над всеми своими словами, и над недостойным твоего призвания поведением.
— Да пошел… ты…! Пошел ты в… жопу… пошел…! Урод… Урод же ты… сраный…
— И об этом тоже. Если бы ты прекратил, наконец, спорить с нами и скалить попусту зубы — всё стало бы гораздо проще. И для тебя, и для нас.
— Я… я не… не буду… никогда… Не хо…
— У тебя нет выбора, Юу — желания куклы никого не волнуют, пора бы это понять. Лучше прими то, что с тобой происходит, по-хорошему. Не всем здесь нравится смотреть, как ты мучаешься, поэтому прекрати уже. Просто признай свою участь — другого тебе не дано. В конце концов, именно мы сотворили тебя. Ты должен быть благодарен за возможность не лежать мертвым, а жить, не Господу, а нам, потому что он, возможно,
