— Вот как…? Не нести людям смерть, говоришь…? А как же, к примеру, я не знаю… Акума? Они ведь тоже когда-то были людьми. Они даже сейчас, если верить тому, что нам наговорил Уолкер, в какой-то мере ими остаются. Так где же, по-твоему, проходит эта тонкая грань? Их он тоже не должен убивать, а должен излечивать мнимым господним светом? Или их убийство не засчитывается, потому что ты жаждешь смотреть через призму собственного обманутого восприятия и вскруживших голову красивых сказок? Что, скажи, пожалуйста, в таком случае ты вообще здесь забыл?
— Нет, я же ничего не говорил про… то есть… даже несмотря на то, что рассказал Уолкер… я имел в виду… тех… настоящих… живых… людей… Мы все здесь стараемся для того, чтобы бороться с демонами, уничтожать их, освобождать запечатанные души, дарить тем самым надежду и веру в завтрашний день… чтобы те… настоящие люди могли спать спокойнее и не бояться оказаться сожранными во сне… Поэтому мальчишка должен был стать не столько этим чертовым оружием, сколько…
— «Сколько»…? Ну же? Неужто тебе открылось что-то, чего не успел понять за свою долгую жизнь такой старик, как я?
— Нет, я… не в этом дело… я не совсем… просто… может быть…
— Ну что же ты? Давай, скажи уж. Видишь? Я со всем вниманием тебя слушаю. Так кем наш маленький дьяволенок должен был, по-твоему, стать?
— Я… он… наверное, не солдатом, а тоже… чуть-чуть…
— Что-что? Говори, прошу тебя, громче, чтобы мои старые уши сумели расслышать, мой дорогой.
— …челове… ком. Он должен был, я думаю… стать больше… человеком.
Послышался смех — приглушенный и седой, как и сам тот, кто этим смехом, кашляя, давился.
Аллен, кусая губы, как можно тише перебежал к другой стене, пробуя напрячь слух и выцепить хоть что-нибудь еще, но неизбежно терпя поражение: когда Сирлинс отсмеялся, люди-тени оказались уже слишком далеко, голоса их смешались с шумом непрерывно вертящихся лопастей, и всё, что Уолкеру удалось напоследок разобрать, это опустошенное, серое и безразличное, как застывший в безвременьи день:
— Даже если бы захотел, он никогда бы не смог этого сделать, дурак. Никто бы ему не позволил…
☢☢☢
Аллен хорошо понимал, что спускаться ниже ему не следует: если поймают — обеспечат серьезные проблемы с начальством, у которого на его счет и так водились не самые радужные подозрения, а если даже не поймают — проблемы всё равно не замедлят появиться, потому что он здесь просто с концами заблудится и помрет где-нибудь от тривиального голода или жажды.
Тем не менее, вопреки всем трезвым доводам, ноги продолжали уносить его всё глубже, ниже и дальше, встревоженное сердце колотилось всё громче, а в голове продолжал вертеться подслушанный волей случая запретный разговор.
Осознать смысла впитанных слов у него не получалось, окружающее пространство сквозило одинаковыми скопированными коридорами: длинный переход, изворачивающийся полудугой настолько плавно, что невооруженным глазом и не заметишь, тянулся на сто двадцать отсчитанных шагов, пугал чередой запертых металлических дверей и разлитыми на полах то бурыми, то желтыми, то черными лужами — освещение гудело слабое, и разобрать, что это была за жидкость, у Аллена не получалось тоже.
Чуть погодя коридор обрывался и приводил к открытой полукруглой площадке в средоточии наполняющей обреченностью пустоты, в центре которой оказывался один и тот же цилиндрический шахтенный провал в угольную темень, откуда дышало могильным склепным прокажением копошащееся безликое нечто. Аллен обходил яму, стараясь не глядеть вправо и вниз, добредал до неизменно попадающейся лестницы, преодолевал еще сто двадцать ступенек, сворачивал в первый попавшийся рукав — и так до бесконечности, по уроборосному кругу, перевернутой в песочных часах восьмеркой, всё ниже и ниже, стылее и стылее, мрачнее и мрачнее, точно погружаясь в самые недра разверзшейся адской земли.
Пару раз на пути встречались белые молчаливые люди, с безразличной скукой на забранных резиной лицах перевозящие на колесных носилках людей других: судя по всему, мертвых, с обожженными до рвотного рефлекса багряно-красными руками и ногами, выглядывающими из-под накинутой простыни; Аллен едва успевал нырнуть за ближайший бак или выступ, вжаться в стену и стараться не дышать опаленным зловонием вовсе даже не кремировавшего огня, а пожравшего до костей водородного газа, унесшего жизнь не то отравившихся, не то отравленных бедолаг.
В кулуарах этих было до удушья плохо, немощно, страшно. Порой Уолкеру, забывающему кто он и зачем сюда пришел, хотелось остановиться, хорошенько заорать и разорвать себе пальцами челюсти да выплюнуть наружу бурлящий кишечник, чтобы тот прекратил, наконец, мучить его. Порой же наоборот начинало отчетливо мерещиться, будто здесь на каждом шагу вмурована в железную жесть дьявольская аппаратура, способная считывать вытекающий сквозь кожу страх, перерабатывать тот в персональный яд, вспрыскивать в кислород и заставлять рассудок всё безнадежнее погружаться в тенета сжимающегося сумасшествия.
Пятью спиралями ступеней ниже и пятью коридорами вдоль Аллен всецело прекратил верить, что движется туда, куда ему двигаться надо: во-первых, ему вообще этого всего не надо, а во-вторых, никакие взрослые, не говоря уже о детях, не смогли бы просуществовать в подобных условиях, да и никто, наверное, не стал бы их тут держать.
Кое-как себя в этом убедив, он уже почти развернулся и поплелся обратно, когда вдруг услышал тихий-тихий, проходящий параллельным обособленным коридором, шумливый гул.
Запнувшись, остановился, непонимающе приподнял брови, прижался ухом к морозящему стенному шлифу, пытаясь разобрать хотя бы пару слов, в результате чего узнал, что людей, поравнявшихся с ним за той стороной перегородки, было несколько — около пяти или шести, если только среди них не затесалось заядлых молчунов, — и говорили они в основном про того же «дьяволенка», по безучастливой вине которого Аллен во всё это и влез.
Осознание того, что он все-таки, оказывается, на верном пути, неожиданно подбодрило, подтолкнуло в выпрямившуюся спину, и Уолкер, дождавшись возвращения прежней глухонемой тишины, побрел дальше.
Прибрел к новому изгибу открытой продырявленной площадки, прошел с несколько десятков шагов, заприметил впереди лестницу, а слева от себя — коридорного близнеца, который, кажется, и вел как раз туда, куда ему было так или иначе нужно.
Нырнул в раскрывшуюся трясину под смутным буро-серым свечением, бьющим в глаза так резко и так навязчиво, словно вышедшие из строя лампы на старом инфракрасном приемнике.
