Вскоре в конце коридора забрезжил тусклый изнасилованный свет; Уолкер, выбежав на очередное открытое пространство, перемахнул через стальной архитрав низеньких колонн, миновал ряд крионических сосудов-гробов — таких высоких, что смогли бы взять у него с макушки потенциальное яблоко, окажись они, конечно, живыми. Черные машины, отступившие в скромную чадящую тень, стрекотали ненавистью, смертью, больничными секретами; льющийся с прожекторного потолка свет резал слизистую слезящихся глаз, требующих, чтобы их немедленно закрыли, пока они не полопались и не протекли из глазниц вон.
На следующем повороте, сворачивающем в новое безымянное никуда, Аллен, уже больше ничего вокруг не замечающий, проделал еще с несколько десятков бегущих шагов, а потом вдруг, напоровшись в совершенно пустом коридоре на неожиданно возникший предмет, ударив тот коленями, столкнув, отбросив, ушибившись и лишь чудом удержав собственное равновесие, быстро отпрянул назад, с ужасом распахивая глаза, чтобы…
В изумлении уставиться на отшвырнутого его же инерцией мелкого тощего мальчишку в черной гривке растрепавшихся волос, с пронзительными синими глазищами на белом лице и змеями извивающихся вдоль рук и ног грязных бинтов, опоясавших почти каждый клочок часто-часто дышащего тельца.
В первую связку сшитых секунд Аллену, непонимающе вытаращившему глаза, почудилось, будто мальчонка вот-вот потеряет сознание, задохнувшись от схватившего за сердце апоплексического шока: слишком уж мертвенно-бледными стали его щеки, обескровились губы, а ногти, торчащие из-под стянутых бинтами пальцев, перекликаясь с мутной подсветкой коридоров, показались почти оранжевыми, почти как оспа, как плоть после встречи с чертовым раскаленным паяльником.
— Боже… Что ты только в таком месте делаешь… Извини, малыш, я должен был лучше смотреть, куда иду, — кое-как переборов первое удивление, не вовремя вспомнив про собранные по этажам слухи о некоем кровожадном дьяволовом ребенке, при здравом рассуждении никак не могущим быть ребенком этим — чахоточным и малокровным, — с мягкой перековерканной улыбкой выговорил Уолкер. Отдышавшись, шагнул навстречу, присел, помявшись, на корточки, попытался было протянуть руку, наигранно бодро и ласково позвав: — Давай-ка помогу тебе подняться. На тебе и без того места живого, кажется, нет, а тут я еще…
Где-то тут первую секундную связку переклинило, прорвало: колесики, шестерни, отполированные до блеска зубчатки, крохотные белые пилюльки, фарфоровые иголки, пинцеты, часовые щипчики, мотки медной проволоки со звоном и дребезгом рухнули в пропасть их незадавшихся с самого начала отношений, саданули по ушам, ввели Аллена в глубокую заморозку искреннего недоумения, и мальчишка, ощерив зубастый ротик, вспенившись почерневшими прибойными глазищами, отпрянул от него взбешенной маленькой чумкой.
Будто военнопленный, впервые повстречавший главнокомандующего захватившего вражеского штаба, звереныш отполз на плоской тощей заднице, неуклюжим головастиком перебирая подбитыми спичечными ножонками. Зашуганно покосился себе за спину, потом — снова на Аллена, после чего прищурил сузившиеся глаза, шумным порывом взвился на ноги и, ухватившись для пущей надежности за обжигающую снегом стену, неоправданно злобно рявкнул:
— Ты что вообще тут делаешь?! И сам ты «малыш», сучоныш! Идиот чертов! Чудик! Дурачина неотесанный! Смотри, куда прешь, когда шляешься здесь, не все же до твоего роста вымахали! И почему… почему я не видел твоей паршивой морды прежде?
Аллен, критически за происходящим не поспевающий, остолбенело сморгнул, проглотив вместе с пересушенной слюной и все более-менее адекватные слова: если бы мелкий поганец выглядел чуточку постарше, он бы ответил ему в том же духе, да и любому другому в другой ситуации ответил бы так же, наплевав, сколько ему там стукнуло лет, только вот конкретно с этим детенышем отчего-то ничего подобного не получилось — не поднялась ни рука, ни язык.
— Потому что… я здесь впервые, полагаю…? — разбито отозвался он, всё еще сохраняя на губах след покусанной шаткой улыбки: пусть и нервной, пусть и беглой, пусть и больше для «просто так», чем хоть сколько-то настоящей. Приподнял руку, подергал себя за крестообразную золотую серьгу в левом ухе, черт знает где и черт знает когда подхватив дурную приевшуюся привычку таким вот сомнительным способом успокаивать разрушающиеся нейроны. — Я тоже не видел тебя прежде, но это не значит, что из-за этого я должен налетать на тебя с оскорбленными криками, не думаешь? Хотя налетел я, конечно, иначе, так что, признаю, заслужил.
Мальчишка, кнопочкой внутреннего напряжения переключающий цвет глаз между мраковой бездной и чахлым рассветом, не то удивленно, не то недоуменно приоткрыл замешкавшийся рот. Покосился полнящимся подозрением реснитчатым прищуром, неуютно перетоптался с ноги на ногу и, не то гордо, не то брезгливо, не то смятенно отвернув лицо, цыкнул кончиком языка, хмуро да нелюдимо буркнув:
— Ну и? Чего ты тут делаешь, скажешь уже? За мной приперся, что ли? Мне никто не говорил, что кто-то из вас… сменится…
Теперь он выглядел неуверенным, потерянным, и Аллен, по жизни своей не особенно — честно же не особенно — любящий лгать, но волей обстоятельств постоянно вынужденный этим заниматься, неопределенно повел головой, рисуя ответом ни да ни нет.
Самым страшным во всём этом было то, что мальчишка смотрел на него с плохо прикрытой затаенной мольбой, чего-то несмело дожидался, вместе с тем ненавидя весь свой замкнутый мирок за то, что он заставляет его так трусливо верить в написанные для пустоголовых дурачин сказки. Драл зубами губы и, кажется, готов был вот-вот разреветься, хоть Аллен, сам когда-то бывший зубастым маленьким зверенышем, и хорошо знал: такие, как они, не ревут, даже если им очень-очень больно.
— Ну… допустим…
— Чего «допустим»? Можешь ты нормально говорить или нет, идиотище? Я тебя не понимаю совсем! Ты это специально делаешь, да? Поиздеваться надо мной хочешь?
— Допустим… что пришел я… за тобой, — на пробу брякнул Аллен, совсем не обижающийся на колючий и грубый язычок, один дьявол знает где понабравшийся столько бродячих вульгарных словечек…
И в ту же секунду яснее ясного понял, что просчитался, ошибся, ответ дал в корне неверный.
Мальчишка, быстро переварив услышанное, ощетинился в загривке колкими пуховыми волосками, покрылся блеклой шлифованной злостностью. Отшатнулся, чертыхнулся, тут же сплюнул к ногам опешившего Уолкера метким сгустком слюны. Грязно утер кулачком губы, после чего, обернувшись готовой рвануть пружинкой, жестким солдатским шагом пробился мимо хлопающего глазами Аллена, с остервенелым чувством вмазал тому острым локтем в бедро и уже на ходу, не поворачивая головы, с пеной у рта рыкнул:
— Никого еще более тупого они
