— Нет… не думаю… я просто…
Чем дальше, тем больше Аллен погружался в усугубляющееся замешательство, не имея ни малейшего понятия, что ему следует делать, как выпутаться из собственного неудачного вранья и куда эту сумасшедшую мелюзгу отвести, чтобы она, наконец, уже хоть немного успокоилась и нормально с ним поговорила.
— Я, чертов ты безмозглый кретин, вообще туда возвращаться не хочу! И кто бы на моем месте захотел, а?!
— Постой… Погоди, я… Да погоди ты, я же вовсе не…
— Считаешь, что это такая ерунда? Вот сам бы и попробовал хоть раз сдохнуть! Какого хрена никто здесь не понимает, что сдыхать больно и страшно, даже если ты потом как будто воскреснешь снова?! А если вдруг не воскреснешь? Что тогда? Сколько ваш идиотский Бог будет это терпеть, тупые вы люди?! Вот увидишь, что однажды ему надоест жать свою кнопку и возвращать меня обратно! И тогда я уже с концами сдохну, понятно тебе?! Черт…
То ли решив, что слишком много лишнего наговорил, то ли попросту окончательно разбесившись на так и продолжающего торчать в биостазе бесполезного болвана со шрамованной рожей, мальчонка резко смолк, стиснул пальцы, перешел с шага почти на рысящий бег, слепо налетая на стены, отталкиваясь костяшками-локтями и уносясь прыткой маленькой крыской вверх по коридору. Заслышав за спиной торопливые и широкие догоняющие шаги, посчитал, наверное, что недалекий заторможенный чужак соизволил, наконец, заняться своей проклятой работой, а потому скорость заметно и понуро сбавил, грубо зашаркал подчинившимися ногами, сгорбился в худом позвонке…
И с брызнувшим через кромку глаз изумлением вскинулся, когда седой, налетев со спины, ухватившись за левое запястье, легко обхваченное и сжатое двумя крепкими жесткими пальцами, вдруг дернул его, требовательно остановил, чуть всю руку не вывернул, наклонился на прежние корточки, уставившись в глаза так серьезно и так белым-бело, что у мальчишки не нашлось слов незамедлительно отправить его к черту или еще куда-нибудь по излюбленному, назубок заученному адресу.
— Ч-чего тебе…? — непослушными губами осторожно, запинаясь, выговорил он. Скосился, туда и сюда меняясь в гримаске, на пойманную руку. Слабо-слабо той пошевелил, но пробовать освободиться не стал, оставив, как есть. — Чего тебе всё от меня нужно, чудила…? Обычно никто так себя… не ведет. Просто берут меня, тащат, оставляют там, закрывают дверь и всё…
— Я… — Аллен всё еще хотел произошедшее хоть как-нибудь объяснить, но вместо этого по-новой растерялся, не к месту и не ко времени подумал, что ему, оказывается, показалось, и лицо у мальчонки вовсе не дерновое да белое, а гладкое, покрытое разбавленной с березовым соком гуашью, как у дорогой китайской куклы. Кожа — будто разведенная с молоком эмаль телесного цвета, бело-кремовая, нежная, короткий нос с трепетными розовыми ноздрями, обведенный голубоватой тоской опущенный рот. Приглядевшись пристальнее, ближе, Уолкер вдруг ясно осознал, что так нелепо и так по-дурацки ошибся и еще кое в чём: под распахнутыми глазами, заточившими в себя затравленность пережившего слишком многое немощного старика, собрались влажные темные мешочки, веки припухли, отчетливо помня привкус недавно пролитой соли. — Послушай. Не стану лгать, будто понимаю, что здесь у вас происходит, но…
— «Но»? — нетерпеливо поторопили его.
— Я вовсе… как бы это поточнее объяснить… не собираюсь и не собирался никуда тебя вести. По крайней мере, уж точно не туда, куда ты так не хочешь — а я вижу, что ты не хочешь — идти, — торопливо и скомканно закончил он, страшась вконец запутать и без того перегруженного, кажется, мальчишку.
Тот несвязно шевельнул губами, открыл и снова закрыл рот; точеное личико сбавило резкость, угловатость, одичалые животные черточки, сделавшись полуспокойным, наивным, невинным, точно по-своему охваченным искусственной амнезией на заданный промежуток подходящего к финишу времени.
— Тогда что ты… пытался… пытаешься сделать… со мной?
— Я… так уж вышло, что я и сам с этим толком не разобрался, но я… — он нервно и вяло дернул уголком губ, невнятно пожал обтянутыми формой плечами. Взъерошил себе на макушке волосы и ненароком мазнул глазами вниз, впервые вдруг заметив, что на тугих марлевых бинтах, сковавших худенькие мальчишеские ноги, розовым марганцем просвечивают растекающиеся прямо сейчас, в этот чертов момент, влажные пятна, вялыми тряпичными каплями сползающие к лодыжкам и парусиновым черным туфлям на плоской балетной подошве. Внутри от этого зрелища мгновенно похолодело, треснуло крохотными микрочипчиками, загудело сбойнувшей опожаренной системой и почти-почти взорвалось. — Эй… постой-ка… Откуда это у тебя…?
Мальчишка как будто бы его не понял, нахмурил брови и прицокнул пересохшим языком, с зябкой неприюченной брезгливостью поглядел вниз.
Практически тут же побелел и попытался отпрянуть на безопасное расстояние, едва сообразив, что дурная седая морда собиралась сделать, но не успел; Аллен, первым протянув руку, крепко ухватился за тощенькую голень, тоже без всяких проблем стиснув ее в ладони, потер подушечками пальцев, словил на кожу просачивающуюся через марлю грустную и теплую кровь.
— Эй… Эй, ты…! А ну быстро выпусти меня! Разожми свои лапы и выпусти меня…! Какого черта ты удумал вытворять, маньяк двинутый?! Отпусти! От…
— Замолчи и прекрати дергаться! С какого такого дьявола я должен тебя отпускать?! У тебя же все ноги в крови, идиотище, а ты разгуливаешь здесь в таком виде и еще и ломаешь комедию, будто всё в полном порядке! Будто всё так и должно быть!
Мальчишеская ручонка, только-только намеревающаяся ухватиться за клок высеребренных волос и основательно, если понадобится, тот ощипать, так и застыла в воздушном вакууме, распахнув дрогнувшие пальцы-гребешки.
Неприкаянно мечущиеся глаза, поймав чужой фокус и не отразив, а впитав потустороннее дождливое серебро, замерцали индиговым полонием с радиоактивными урановыми прожилками.
— И… и что с того, что они в крови…? — недоуменно переспросил он. Он действительно не понимал, он привык, что выпущенная кровь — самое приевшееся, самое обычное для его мира явление, куда даже обычнее, чем когда она сидит внутри, как у других, а не льется да щиплется снаружи. Он правда к этому привык: зажила рана — значит, самое время ударить по шраму раной новой, бесконечной в бессмысленной повторяющейся череде. — Это… ну… нормально же…
— Ты издеваешься надо мной, я не понимаю? В каком месте оно может быть нормальным, болван?! — скривив губы, неожиданно злостно рыкнул странный седой чудила. — Не вижу ни черта нормального, ясно? Из тебя ее такими
