С другой, испытывая надавливающую потребность завязать какой угодно диалог, чтобы не чувствовать себя спрессованной мышью в сужающейся, должной вот-вот разнестись на осколки лабораторной банке.
Юу, благо, откликнулся на сей раз шустро.
Шевельнул плечом, легко протиснулся между оставляющими все меньше и меньше свободного зазора выдвинутыми сиденьями, повернул голову, чуть приподнимая порхающие ночными мотыльками брови.
— А с этой что не так? Мне всегда казалось, что она нормальная… Я сюда за лекарствами прихожу с самого дня рождения. И повар тут ничего мужик, хоть я и не знаю, как он готовит.
— Наверное, немножечко не так замечательно, как Джери, если верить стоящим здесь повсюду запахам, но я, честное слово, никак не хочу его обидеть.
— Кто такой «Джери»? — Юу даже сбавил ход, идя теперь почти вплотную, с интересом вскидывая голову на гибкой тонкой шейке, любопытствующе заглядывая в глаза.
Освещения здесь оказалось побольше, чем в пройденных коридорах, предметы не очерчивались, а вполне отчетливо существовали рядом, и Аллен, на всякий случай придерживая мелкого за спину, когда должен был в первую очередь следить за тем, как бы не поскользнуться на захламленном полу самому, с тоже посветлевшей улыбкой отозвался:
— Повар нашего подразделения. Клянусь тебе, что он может приготовить абсолютно что угодно и в каких угодно количествах, и у меня такое чувство, будто он никогда, вот просто никогда не устает. Ну, или прячет в каждой кастрюле по собственному волшебному двойнику, а потому всё у него получается настолько быстро, что не успеваешь даже задуматься: как? Он индус, если что, а еще предпочитает девочкам мальчиков, хоть об этом у нас почему-то и не принято упоминать. Хотя, как по мне, так зря: думаю, ему было бы веселее, имей он возможность спокойно вступать в беседы, когда остальные обсуждают инакополые объекты новых охомутавших страстей…
Вот за каким чертом он брякнул всё последнее — Аллен не понял и сам. Мрачно окрестил себя идиотом, когда мальчонка прищурил глаза в оскале не совсем соображающего удивления. Запнулся о приподнятую каменистую плитку, оторванную от остальной кладки неизвестно чьими такими добросердечными усилиями: прозвенел холод, покатились мелкие камушки, лязгнул съехавшимися ножками покачнувшийся прибитый стол, напоролось на острый заточенный угол прошибленное свеженьким синяком бедро.
Юу, поколебавшись, взглядом ответил понимающим, даже по-своему сострадающим — знал, что такое больно, но, к вящему изумлению Аллена, промолчал, не спросил больше ничего: не то за каким-то чудом сумел осмыслить и сам, что седой экзорцист имел в виду, не то растолковал это исконно по-детскому, по-наивному, не то и вовсе ничего не понял, но почуял или просто решил, что вмешиваться вот именно сюда ему не стоит.
Сохраняя напряженное молчание, они прошли еще с немного: всё те же столы, ржавые ножки под шматками отваливающейся коррозии, скопившаяся в затрещинах пыль, косо наложенные друг на друга плиты, грязные разбитые тарелки на полах, засаленные желтые стулья и столы — наверное, здесь убирались не с вечера, как в Ордене, а с утра, перед завтраком, только люди тут всё равно как будто бы были грубее, неопрятнее, неуважительнее, раз оставляли после себя такой бардак.
Аллен растерянно рассматривал мелкие окошки, просверленные в стенах под самым потолком, но видел, что света из тех не лилось. Да и какой свет, когда они тут в тысячах метров под землей?
Видел пронизанные венами проводов высоченные потолки, высвечивающую побелку, намертво въевшиеся в камень и железо запахи пролитой и просыпанной пищи, со временем приобретающей далеко не самый приятный аромат.
Думал, что больше всего это место похоже не на светлую да радостную комнатку для дружеского приема пищи, а на грубую кормильню при тюрьме строгого режима, и пока лениво да пространно размышлял, пока растерянно косился из стороны в сторону, Юу, поравнявшись с буфетом, обогнул тот, поманил пальцами, нагнулся под пластами свисающей с потолка клеенки, напрочь затмевающей видимость…
И вывел, наконец, на саму долгожданную кухню, запахи на которой задымились куда сильнее, ударили в ноздри и в глаза свежевыжатыми остатками пара, сложились в очертания высоких стальных холодильников, выскальзывающих из звонкой темени то там, то тут.
Кухонный кафельный пол сложился в привычную уже клетку-шаблонку, зачередовался пересечениями шахматного черного и белого, ромбами да перекошенными от длительного разглядывания квадратами. Потянулись жаркие железные плиты, огромные нержавеющие провалы моек, исполинские стенды с посудой и столовыми приборами, завинченные латунные бидоны, кастрюли-великаны, способные вместить сразу несколько мальчишек Юу, ящики, шкафчики, мусорные урночки, до краев забитые отходами подгнивающего забракованного продовольствия. Грифельные доски на стенах, наполовину исписанные мелом — то ли старые меню, то ли какие-то личные заметки, то ли черт поймешь, что у этих ученых, которые пусть и повара, на уме.
Бесконечность сплетенных узлами проводов бытовала и здесь, вдоль стен повыскакивали термосные баллоны, плескался за плотной оболочкой опасный газ, будто и пищу в этом месте изрядно напичкивали им, чтобы…
Впрочем, Аллен не мог представить, чем бы это «чтобы» могло быть, а потому быстро отмахнулся, переключился на вещи куда более важные.
— И что… я могу вот так запросто брать то, что найду…? — неуверенно прошептал он, скосив на мальчонку сомневающийся взгляд. — Что угодно? Откуда угодно?
Юу ответил легкомысленным кивком. Задумчиво поприкусывал губу, почесал себе пальцем остренький подбородок. Пожал плечами и, не отыскав занятия лучшего, приняв вид полнейшей непричастности ко всему сущему, с кряхтением забрался на один из вытянутых железных столов, усевшись на задницу да без лишних слов давая понять, что копайся, где хочешь, Аллен Уолкер, а я посижу здесь и понаблюдаю за таким редким спектаклем в исполнении причудливого пристукнутого тебя.
— Угу. Развлекайся, — вот и всё, что он, поняв, что без словесного ответа не отцепятся, в итоге сказал.
— Развлекаться, говоришь…? Я себя тут вором отчасти чувствую, знаешь ли…
— Но есть-то ты хочешь?
— Хочу, конечно. Ты бы знал, насколько.
— Тогда прекращай ныть, страдать своей чертовой совестью и просто жри. Если что-нибудь найдешь, конечно. И не думай, будто кто-то что-то заметит — они здесь всё равно всё после ночи вышвыривают на помойку: я часто вижу, когда прихожу по утрам, что поваришки выкатывают куда-то за пределы кухни наваленные воняющим дерьмом тележки.
— «Дерьмом»…? Это ты так пищу назвал, прости, пожалуйста?
— Ее самую. А что еще я мог назвать, идиот седоголовый?
Аллен нехотя нахмурился. Краем уха прислушиваясь к отдаленным посторонним шорохам, остальными полутора ушами всецело присутствуя здесь, в неуютной, но согретой кухоньке, прошелся взад и вперед, поднырнул к первому попавшемуся холодильнику, заглянул внутрь, с запозданием сообразив,
