Перекрыло сразу два загудевших слуховых канала, импульсом прошились вздувшиеся синие виски, скрипнул под жучиной лапкой черепной остов. Мальчишка затряс головой, тихонько провыл, шипя, чтобы не смел, ублюдок, так при нем орать, что от этого еще хуже, и, отпрянув на очередной шажок назад, повернувшись вполоборота, потерянно накрыв левыми пальцами свой несчастный болеющий обрубок, вымученно прохрипел:
— Всё нормально, придурок… Она сама отвалилась.
— Как это — «сама»? Как это — «нормально»…? Ты что такое гово…
— Да нормально всё, дебил! То и говорю! Не надо мне твоей чертовой паники! Как отвалилась, так и прирастет — вот проблема-то! Успокой свои гребаные нервы, с какого хрена ты сходишь с ума из-за каждой ерунды?! Мне только нужно вернуть ее, придавить, перевязать и спокойно посидеть. Подумаешь, взяла и отвалилась… Она каждый день так делает, если ты не знал, дурила… Хорош на меня уже пялиться! Живо ее отдавай!
Хотя бы рука принадлежала ему, он имел на нее полное право и хорошо об этом знал. Даже встал в угрожающую стойку, обернулся обратно, протянул руку уцелевшую, стараясь не кривиться от боли — всё равно же, черти, больно! — а дрянь эта, которая Аллен…
Вместо того чтобы послушаться да вернуть то, что ей никак не причиталось, оборзев да рехнувшись, зыркнула с опасным вспененным помешательством, облизнулась кромкой клыков, поднялась сквозным ветровеем на ноги и, оставив сворованную конечность болтаться в руках своих, не рыкнула даже, а рявкнула — требовательно, буйно, с приказом на холостую смерть:
— Ты совсем спятил?! У тебя… у тебя, Господь, руки отпадают! Живое тело просто берет и разваливается по кускам! Такого быть ни в коем случае не должно! Это ненормально! У тебя кровь льется, она каждый чертов час у тебя льется, я же всё вижу, хоть и стараюсь молчать! В каком, скажи мне, месте это тебе в порядке, нормально тебе это, а?! Иди ты к черту, Юу, с такой логикой и попыткой вешать мне на уши это дерьмо!
— Сам ты туда и иди! — зверея, воспламенился следом и шебутной обворованный мальчишка. — Сам вали и к черту, и в жопу вонючую тоже вали! К этому сраному Сирлинсу и вали, куда угодно вали, только верни мне мою руку и убирайся, придурок ты несчастный! Проваливай, ворюга! Какое вообще твое дело?!
— Такое! — вот сейчас Уолкер не шутил, не миндальничал, не собирался ни ждать, ни терпеть. Сейчас Уолкер, сделав по направлению Второго решительный внушающий шаг, продолжая держать в заложниках отодранную от того руку, исказился зверским лицом, оголил обычно скрытые зубы, недвусмысленно намекая, что они у него тоже есть. Блеснул эмалью окислых глаз, покрылся бледной краснотой заострившегося лица, как никогда похожего на лицо стариковское, дряхлое, орехово-крепкое. — Такое, что хватит с меня, Юу. Сил больше нет сидеть в стороне и на всё это смотреть. Хочешь того или нет, но ты отправишься со мной. Сегодня же и отправишься: даже не когда они погасят чертов свет — потому что я не собираюсь торчать здесь и дожидаться, когда они поиздеваются над тобой еще с несколько раз! — а сейчас же. Немедленно. В этот самый чертов момент. Ты. Пойдешь. Со мной.
Настойчивый и двинутый на всю башку, выжимающий из полумертвой руки новые кровяные ручейки, он навалился махиной блуждающей подземной тени на Юу — этакий призрачный пугающий городок, выпрыгнувший из проклятой дедовой табакерки, черт рогатый, бес о трех глазах да одном копыте. Вышел из громады вытянувших тулова колонн, сделавшись выше, мощнее, настырнее, ненавистнее и вместе с тем желаннее, чем представлялся Второму всегда; хрустнул под военными подошвами треснувший лед, и Юу, испытав не столько хотение драться, сколько бежать от него, отдернулся назад, ощутив, как под пятками опасно зашаталась вынырнувшая сама собой предательница-пустота.
Он — маленький и гибкий — тяжеловесным Уолкером не был, а потому сумел удержаться на тончайшей нитке, распластать в стороны руку цельную и ручной остаток, побарахтаться, покрутиться, но все-таки выстоять, сохранить весомость движений. Тут же наклонился вперед, чуть не рухнул на колени и, вовремя опершись о левую ногу, едва не оказался схвачен ручищей успевшего подобраться бесчестного шута, не собирающегося на сей раз играть ни по каким известным им обоим правилам.
Как увернулся опять — Юу и сам не знал, но факт оставался фактом: пальцы чертового экзорциста задели, прошлись вскользь, почти схватили, но «почти» — понятие слишком хрупкое, ненадежное, переменчивое во времени и малейших обстоятельствах. Два испуганных шага, два торопливых скомканных прыжка — и Юу уже танцевал возле края следующей лужи, уворачивался, уходил, с тоской и бессилием таращился на собственную конечность, так опрометчиво зашвырнутую в сраного ублюдка — ну откуда он мог знать, что тот вдруг зажлобится и не захочет ее отдавать?!
Внутри копошилось настораживающее мерзотное ощущение, будто седой пока всего лишь игрался, пытался себя сдерживать, проявлять добивающее терпение: слишком уж медленно он двигался, слишком многое позволял самому Юу, слишком неповоротливым представлялся, слишком выверенно старался надавить на бдительность, делая из потенциального служителя человеческого правосудия, что вразрез шло с правосудием божественным, слепого бесполезного крысеныша. Юу всё это замечал, Юу всё это прекрасно ощущал славливающей запахи и намеки кожей, и всё же умудрился попасться, окутаться в паутину.
Так безграмотно и безнадежно повестись.
Миновав еще две ямы, с горькой ехидностью пожелав добрых омраченных снов, на миг остановился, приподнял встревоженное лицо, уставился исподлобья. С зашкаливающей паникой зарычал:
— Ты! Да отдай ты мне ее! Прекрати на меня напирать и просто отдай мне мою хренову руку! Она моя! И она сгниет, если я ее не приделаю обратно, а другой у меня нет — никто не будет мне ее делать, эту другую! Это ты соображаешь?! Они меня быстрее спишут со счетов, как последнее непригодное говно, раз уж я не смог даже позаботиться о собственной проклятой руке, чем станут искать для нее замену!
Если судить по расширившимся пораженным зрачкам господина экзорциста — ничего он не соображал. Немножко новым взглядом поглядел на отобранную собственность, не обращая внимания, что и сам весь перемазался в детской крови, но вместо того чтобы отбросить многострадальную конечность, чего Юу опрометчиво пытался ждать, с какого-то хера лишь еще сильнее ту стиснул, холодно и цинично проговорив:
— В таком случае тебе же будет хуже, славный. По-моему, выход очевиден: прекрати сбегать от меня и постой смирно — тогда я ее тебе верну и сделаю всё, что от меня зависит, чтобы…
Он его бесил.
Он его реально, черти, бесил!
Устав носиться
