Что сказать на это — Юу уже просто не знал.
Устало приоткрыл рот, подмял друг под друга губы, пошевелил на пробу языком, почувствовав, что тот невыносимо сух, невыносимо хочет пить, невыносимо колется обо все те непривычные слова, которые мог бы сказать, хотел бы сказать, но…
Пока, вопреки всем тщедушным стараниям, не научился их обзывать, вяло тешась тем, что когда-нибудь.
Когда-нибудь…
— Заткнись ты… — тихо и скорченно-смущенно, проглотив вместе с безжизненной слюной растаявшую злобу, буркнул он, отводя взволнованный посиневший взгляд. — Заткнись, чокнутый придурок… Понятия не имею, о чем ты постоянно треплешься, и иметь его не хочу… Просто заткнись, пока я тебе не вмазал… И не думай, будто я не могу! Усек…?
Уолкер, скотина, закашлялся — подавил чертов смешок, прикрывшись выгодной теперь знойной пустынностью двух горящих ртов. Встрепенулся, улыбнулся нахальными всевидящими глазищами и, безнаказанно потрепав Второго по голове, согласился:
— Конечно, славный. Конечно…
Так легко и так по-своему серьезно согласился, будто всё, чем сыпал глупый синтезированный мальчишка Юу, не было такой же синтезированной несусветной глупостью.
☢☢☢
Пить хотелось всё больше, сил оставалось всё меньше, и когда внутренние часы Аллена с треском сбились с заведенного проторенного курса, разломились, взорвались, заскрипев сухой-сухой осью, на пути им — впервые за всё время непрерывной утомившей ходьбы — попалось более-менее пригодное для коротенького привала местечко.
Трубы продолжали тянуться обширными заглатывающими жерловинами, трубы уводили теперь вправо и дальше, делясь на гнездовые ячейки, ныряли разом в три подвернувшиеся стороны, а с проигнорированного их ходом левого борта, обложенный бетоном, выкарабкался мелкий, в меру уютный закуток, представляющий из себя самый обыкновенный угол из камня, а не железа, сборище новых миниатюрных трубных водостоков, тянущихся не вширь, а строго и перпендикулярно вверх. Несколько вентильных кранов, рычаги для регулировки напора воды, бесконечный слой облепившей пространство ржавчины, утолстившей пласт железа на несколько фальшивых сантиметров. Вокруг — ворох перевернутых картонных коробок, наполовину успевших сгнить, да болтающиеся над головой лампочки в цепочной проводке; причудливое местечко выглядело так, будто кто-то когда-то специально обустраивал его себе под спальный участочек выдранного с кровью мира, тоже вот так вот спасаясь от живущих в лабораторных бараках чудовищ.
Впрочем, приглядевшись, Аллен обнаружил на стенах ряби слепых полос, отпечатавшиеся в камни истязающие в агонии ногти, въевшиеся в бетон волосинки, и ощущение уюта быстро и безвозвратно ушло, однако же тело настолько устало, сердце настолько ломилось под выматывающим напряжением, а руки настолько откровенно отваливались, что воспротивиться соблазну он, вопреки всем доводам здравого смысла, понукающего двигаться дальше, не смог.
Сгрудил удивленного Юу на ноги, подергал за ламповые ниточки, в изумлении и приподнявшемся расположении духа обнаружив, что те резво разожглись бледновато-желтым свечением, будто увеличившиеся в размерах опухоли-звезды на небесном рентгенном теле. Довольный, настороженно заглянул в притаившиеся возле края откоса коробки и с еще большим изумлением обнаружил, что те полны не ожидаемыми химикатами или человеческими костистыми запчастями, а обыкновенными промасленными тряпками да…
Бумажными книгами в полуразвалившихся твердых переплетах.
Нагло осмелившись предположить, будто кто-то могучий, улыбчивый и поддерживающий наверху оказывает им свое содействие, Уолкер, задумчиво поглядывая на молчаливого угрюмого мальчишку, вытряхнув те как следует, расстелил на полу бело-серо-зеленые, вследствие оказавшиеся вроде бы врачебными, найденные простыни. Сложил их одна на другую, отодрал комки прицепившейся пушистой плесени, прогнал горстку завозившихся жуков, стараясь не реагировать на брезгливую ошарашенность на вытянувшейся мордахе Юу, и, поведя в сторону рукой, пригласил маленького похищенного гостя располагаться в таком же похищенном «доме», плохо уже понимая, что такое причудливое да ребяческое начинает вытворять, погружаясь в воспоминания о минувшем беспризорном детстве, когда каждая найденная вещица тащилась в нагретое гнездо, а из плесени вязались ниткой забавные согревающие игрушки.
Юу ломался долго, Юу дулся и куксился, всем видом показывая, что к той категории, из которой вымахал дурной Уолкер, не принадлежит и принадлежать не будет. Косился назад, будто припоздало осознавая, что он временно свободен и может попытаться отсюда удрать, а потом снова менялся в лице, тускнел, пялился на Аллена с неприязненным подозрением, но в конце всех концов кое-как прекратил бараниться, подтек к застеленному простынями льдистому полу, устроил на «ложе» тощее костлявое седалище, в порыве брезгливости удерживая руки в спасительной невесомости.
Поерзал, прикидываясь, будто пытается размять затекшие от длительной недееспособности ноги, и всё равно каким-то чертом выдавая с потрохами то, что на самом деле продолжает мучиться прирастающей к искалеченной культяпке рукой; Аллену, еще только что улыбающемуся да игриво щурящему глаза, резко сделалось под мальчишеской возней стыло, болезненно, холодно там, где должен гореть теплом личный солнечный круг пересекающихся артерий, и слова против воли, против непреложного негласного табу, напросились на губы сами, опускаясь на хлипкие мальчишеские плечи ласково поклевывающими галками-пересмешницами:
— Очень больно, славный мой…?
Мальчишка, всерьез, кажется, поверивший, что никто его трогать подобными распросами не станет, застыл. Скосил почерневший в мгновение взгляд. Помешкав, надул личико, округлил щеки и, фыркнув себе под нос, отвернулся да приподнял подбородок, остервенело бурча, что:
— Нет. Не больно. С чего бы вообще? Со мной всё в порядке, если ты не видишь.
Аллен, потерев ладонью ноющую шею, устало выдохнул. Пробежался подушками пальцев по перенявшим пульсацию вискам. Подцепил кистью другой руки кончик свернутой грязнотленной простыни и, задумчиво да пусто на ту поглядев, пожал плечами с придыхом стуженого недовольства, не укрывшегося от слуха чуткого диковатого мальчишки.
— С того, что она была оторвана. Твоя рука. Поверь мне, я знаю, насколько это мучительно, так что можешь не притворяться и не убеждать меня в обратном — уж извини, но в этом я тебе верить не собираюсь. Именно в этом, подчеркиваю.
Юу ожидаемо взбеленился: повернулся, ощерился потешным щенком в загривке. Щелкнул становящимися всё более безобидными зубками, отодвинулся безопасности ради подальше, умостившись на самом краю, между трубами, стеной да зажимающим стражем-Уолкером, в то время как над головой продолжала раскачиваться тусклая лампочка, невидимые лопасти ритмично гудели, а сочащиеся оттуда и отсюда растворы капали, отдаваясь от внутренней стороны черепного ящика звонким доводящим «звяк, звяк, звяк».
— Откуда ты-то можешь знать?! — с недоверчивым выпадом бросил он, продолжая стискивать в пальцах рубашку, перевязывающую место заросшей вроде бы стыковки. — Не ври мне тут! У вас, людей, ничего не отваливается! Мне об этом известно! Никогда не видел, чтобы случалось наоборот! Вы каждый день, суки, ходите целые и ревете, если в палец
