Аллен, привыкший выслушивать всё, что Второй считал своим долгом ему проорать, повторно пожал плечами. Подумав да покатав в пальцах комочек собранной с простыни грязи, с осенней прохладой да песней загулявшейся в тенях трубной девы проговорил:
— Во-первых, ты такой же человек, как и я. Как и мы все. Не уверен, что могу назвать людьми тех, кто держал тебя здесь и издевался, как, собственно, и тех, кто соглашался работать на должности чертового палача, но ты, по крайней мере, уж точно человек, поэтому не надо. Не говори так, славный.
— Как?
— Не обособляй себя от остальных: ты, может, и уникальный, но все-таки такой же живой, как и остальные люди, да и не люди тоже, поэтому…
— Много, можно подумать, ты понимаешь… — перебив, насупленно цыкнула черногривая бестия. Впрочем, взгляд тут же отвела, забегав тем — смятенным и потерянным — по стенам да подгнивающим полам. — Ты же, небось, на самом деле тупой, как вот эти трубы, а всё пытаешься умничать, гад паршивый…
— Конечно, — Уолкер, подавив смешок, кивнул, без видимых проблем согласился, находя извечные попытки огрызнуться да цапнуть побольнее не мешающими, не раздражающими, а очаровательно забавными, занятными даже. Протянув ладонь, попытался было притронуться к мгновенно окаменевшему плечу, но, почему-то передумав, отнял ее за миг до касания, заместо этого просто откинувшись на спину да прижавшись головой к бетонной кладке, измотанно прикрывая набухающие под весом навалившегося сна глаза. — Людям несвойственно терять части себя, тут ты прав, если речь, разумеется, не заходит о тех частях, которые нельзя потрогать руками, но иногда случается и такое. То, что кому-то что-то несвойственно, вовсе не значит, что этого с ним по определению не может случиться, понимаешь? Так, к сожалению, мир этот не работает. Я, например, тоже когда-то лишался руки — поэтому, видишь ли, мне очень хорошо известно, насколько это больно и насколько раздражает ощущение навязанного бессилия, которое приходит следом за увечьем…
— Ты…? — теперь Юу снова смотрел на него прямо, недоверчиво, но стушеванно морща мордаху, мечущуюся между виной, укором и любопытством. — Ты терял руку…? Честно?
Аллен кивнул.
Вместо слов содрал с левой конечности перчатку, расстегнул и закатал форменный рукав, продемонстрировал притихшему мальчонке черную обугленную кожу с внедренным в нее небесным распятием. Поиграл в пустоте проявившимися когтями, а после, предчувствуя вспышку не то отторжения, не то все-таки интереса и отыгранного расположения, медленно и с чувством, оборачивая ту тысячелетним мечом, перехватил в руку правую, с осторожностью колебнув застоявшийся сточный воздух полувзмахом белого широкого лезвия в золоченой огранке.
На нормального простосердечного обывателя подобная демонстрация заложенных в тело, целиком и полностью состоящее из свободно разгуливающих по крови божественных кристаллов, возможностей действовала обычно не самым положительным образом, и оставалось надеяться, что Юу в силу собственных уникальностей не окажется одним из числа этих самых обывателей, потому как отпугивать его Уолкеру хотелось меньше всего, но…
На этот счет можно было и не волноваться: мальчишка рядом с ним застыл, замер, вытаращил блеснувшие глаза, удлинился в лице и, кажется, даже позабыл все небогатые словечки, которые когда-либо знал да собирался вытолкнуть с кончика ядовитого язычка. Просто сидел, просто глядел, просто шевелил в немом восхищении губами и бегал то расширяющимися, то сужающимися зрачками по снежному клинку, по механической штамповке, по обмотанной белизной рукояти, по пальцам самого Аллена, умело управляющимся с покорным оружием.
Чуть позже, вдоволь насмотревшись, приняв, что реальность — реальна, а вовсе не пытается его обдурить, Второй приподнял голову и уставился на левую экзорцистскую руку, вернее…
На оставшийся от той знакомый обрубок.
Вот здесь он как будто бы чуточку побледнел, чуточку скривился, и Уолкеру уже стало страшно, что он того все-таки добил, но когда мальчонка открыл рот, вернув себе право на застрявший в переходах голос, то, что Аллен так боялся услышать, оказалось вовсе не тем, что Юу собирался сказать:
— Почему… почему у тебя кровь не идет? — вот то, что он спросил, продолжая пораженно глядеть на абсолютно сухой и аккуратный кусок туловища, прикрытый разрезом болтающейся свободной тряпки. Подождав, не не увидев места стеснению, переместился на коленках, протянул навстречу дрогнувшую руку. Настороженно притронулся к мясу, должному кровоточить да истекать, и с благоговейным почти поражением шепнул, обращаясь не то к Уолкеру, не то теперь уже только и исключительно к самому себе: — Новая кожа выросла даже быстрее, чем у меня… Ты что, тоже Второй…?
Аллен нахмурился.
Стараясь не совершать лишних движений, чтобы не оттолкнуть мальчонку — тот трогал его и интересовался им в целом недозволительно мало, редко, тогда как самому Уолкеру хотелось много чаще, много больше, — отрицательно качнул головой.
— Я не очень уверен насчет того, кто такие Вторые…
— Такие, как я, — заученно отозвался Юу, не отрываясь при этом от бьющего щекоткой по голове задумчивого поглаживания, которое сам, конечно же, ни за какое поглаживание ни в жизнь не принимал. — Искусственно созданные апостолы, выращиваемые в лабораториях, насильно объединенные с частицами мозга погибших носителей Невинности и должные рано или поздно с ней синхронизироваться, чтобы служить на благо Ватикана и чертовой человеческой расы. Это не то, что я думаю и чем хочу заниматься, но то, как они сами это объясняют, если ты вдруг не понял, — торопливо добавил он, поспешно отдергивая руку и уползая обратно в свой уголок, откуда, надувая щеки да кроша ногами любопытство, остался коситься на привлекающий соблазнительный меч поблескивающими звериными глазами строптивого лунного тасманийца.
— Я понял, — сипло и разочарованно отозвался Аллен. — Понял, славный мой. Только никакой ты не «Второй», я не устану этого повторять, а самый что ни на есть человек — нет никакой разницы, зародился ты в животе у женщины или в чане с химическим раствором и искусственно введенным набором хромосом: всё равно никто никогда не сумел бы ожить, не вложи Господь в него частицу своего дыхания, впоследствии обернувшегося для тебя и меня душой. Поэтому перед Ним мы все едины, малыш. А те, кто не понимают этого… думаю, их остается только пожалеть, хоть я и знаю, что ты, скорее всего, меня сейчас либо не поймешь, либо в упор не пожелаешь слушать.
Аллен не ошибся, Аллен наглядно видел по сузившимся темным зрачкам — мальчишка действительно не понимал, не принимал и поддерживать утопической блажи седого недостарика не собирался.
Непонятно на что обиженный и чем растревоженный, отвернулся, устроил ноющую руку между коленками и животом, после чего, потоптав подошвами туфель сырой камень, сварливо,
