Подергал на пробу заевшие вентили, попытался повернуть загудевшие страшным грохотом краны, один из которых не сдвинулся с нагретого за долгие годы бездействия места, намертво въевшись в слиток тюремного материала, а второй, подумав да пободавшись, поддался и разломился пополам прямо под напором ведущих пальцев, свалившись да отскочив от пола куском прыгучего шумного металлолома.
Способ остался один: однозначно опрометчивый, нехороший и дурной, и хоть Уолкер заранее вкушал чреватую расплату потенциального потопа, переливающей через края воды и прочего влекущегося следом чертополоха, накрывающего пресной солью выше макушки, он, вздохнув да бегло помолившись о двояком ренессансе, прицелившись, всадил в проклятую трубу указательный коготь.
Достаточно легко вспорол тем скребущуюся визгом спаянную материю, вонзился глубже, дальше, входя практически на середину. Услышал, как внутри забурлило и засквозило воем семи уснувших ветров, как поежился в своем углу наполовину напуганный Юу, тоже, кажется, частично понимающий, с каким огнем идиотский экзорцист удумал играть, но ничего иного, страшного или радостного, так и не произошло.
Недовольный Уолкер, подогнанный в спину сокрушающей позвонки жаждой, всадил в идиотскую трубину веер из всех остальных когтей. Обнаглев, даже вскрыл ее пузо и отодрал кусок металла, раскрошившегося к ногам трухой, но выудил на свободу только жгучую кашляющую пыль, космы встрепенувшейся паутины, паучьих каменных трупов, засушенного скорпиона, отвратного вида сколопендру, еще пытающуюся шевелить в анабиозе помноженными на десятки ногами, и сгусток застывшей зеленоватой слизи, пришлепавший сверху, а вот водой даже не пахло, от воды, если она когда-нибудь и была, не осталось ничего, не считая обманчивой умирающей надежды и горчащего в глотке разочарования, порядком испортившего и без того озимое настроение.
Еще более раздраженный, Аллен вернулся на свое место. Уселся на задницу, поерзал на той. Покосился на продолжающего траурно отмалчиваться Юу и на оставшиеся валяться без дела коробки, запоздало вспоминая об увиденных в их нутрах книгах.
В целом на книги было наплевать, ничем помочь они им не могли, но Уолкер, пусть и сам не понимал, зачем задавать настолько дурной вопрос, ответ на который был как будто бы заранее ясен, все-таки спросил, вместе с этим потянувшись к ближайшему из ящиков, чтобы вынуть на свет пару-тройку картонных обложек да пожелтевших страниц в размазавшихся станочных литографиях:
— А скажи-ка, хороший мой… Ты когда-нибудь читал книжки?
Мальчишка, кажется, за минувшее с их последней перепалки время решил разбираться с навязчивой проблемой под кодовым названием «Уолкер-опять-придолбался» сугубо личным методом — игнорированием, надутыми щеками и пленяющей красотой продемонстрированного скверного характера.
То есть на заданный вопрос он не потрудился ответить ни взглядом, ни словом, если только не счесть за ответ резкое дерганье острым плечом, вполне пригодное сойти и за нечаянную судорогу.
— Мне стоит принимать это за «нет», я правильно понимаю, малыш? — по природе своей будучи тем, кто никогда не уймется, пока не добьется своего, с нотками подтрунивающего веселья отфыркнулся Аллен. Получил еще одно движение плечом, воодушевился и, позволив губам изобразить тягучую усмешку, с любопытством да подначкой проговорил: — Я вижу. Значит, все-таки «нет». Что ж, никогда не поздно начать, спешу тебя этим обрадовать, поэтому, если ты не слишком сильно возражаешь…
— Возражаю.
— Но, как мне кажется, все-таки не слишком сильно. Как бы там ни было — возражения резко не принимаются, а я…
— Но ты же только что сказал, что если я против, то…
— А я успел передумать. Прости меня за это, но, к сожалению, и такое тоже иногда случается: не всем нашим желаниям дано сбываться, славный. Так вот, я пытаюсь сказать, что был бы рад что-нибудь почитать для тебя вслух. Не думаю, что здесь, конечно, отыщутся хорошие книги, но…
Тем не менее хорошие книги в коробке отыскались. Более того, попались в руки в числе первых — это Уолкер понял, едва под пальцами растеклась краска с обложки всё еще живущего волшебного рассказа о летучем черноглазом мальчишке, золотых песках да голубом небе и песчаных дождях над куполами белых дворцов укутанных в шелка верблюжьих арабов.
— И про Аладдина ты, хороший мой, тоже, полагаю, никогда не слышал?
Юу, наверняка давно уставший отсиживаться в пожизненной тишине да нерушимой внутренней темноте, пошевелил плечом другим, склоняясь обреченной головой к подтянутым коленям ниже. Сказать — ничего не сказал, хоть Аллену и почуялось, что сделать ему это хотелось всё больше и больше.
— «Аладдин произнес: «сезам» — перед ним золотая гора»… Я думал, что успел позабыть, а ты ж смотри, всё еще, оказывается, помню, хотя столько лет ведь прошло… Если тебе вдруг интересно, в детстве, отгремевшем давнее, чем тебе наверняка думается, это была одна из моих самых любимых книг: история приключений непокорного мальчишки-мечтателя в далеких азийских краях, который отыскал зачарованную лампу дремлющего джинна, получил подружившийся с ним ковер-самолет, перехитрил злого колдуна, завоевал любовь диковатой принцессы, а в итоге стал падишахом тамошних земель, хоть и родился в крохотном бедном домике, жители которого только и думали, что о рынке, доброй славе в лице соседей да помирающей чахоточной скотине. Только вот, знаешь, беда: он-то мечтал стать этим чертовым падишахом всю свою сознательную жизнь, грезил, чертил пальцем на песке дворцовые башни, вкушал сладкий переспелый виноград в белой кожуре, а как добился исполнения заветного желания — перестал понимать, для чего тратил на нечто столь незначительное свою молодость да жизнь, когда в предыдущие годы, будучи простым уличным босяком, чувствовал себя куда как свободнее да счастливее…
На этот раз мальчонка в простынном углу, потеребив пальцами обмотавшую марлю-рубашку, не удержался — подал голос, облекая тот в неожиданный вопрос:
— Что значит — стать «падишахом»…?
— В сущности то же самое, что и сделаться королем любой иной земли, славный мой, — ликуя крошечную победу, вылившуюся на губы пьяной улыбкой, проворковал Уолкер, от довольства и переполнившего нежного тепла прикрывая веки.
— Тогда почему нельзя так и сказать? Зачем столько лишних непонятных слов?
Аллен от удивления едва не присвистнул. Приподнял ресницы, чуть склонил к плечу голову, ни разу не ожидая удостоиться такого количества любопытных вопросов, на которые, если хорошенько подумать, точного ответа отыскать бы и не смог, даже если бы потратил на это все оставшиеся в распоряжении ночи.
— В разных странах одни и те же вещи зачастую называются по-разному, малыш. Я не говорю сейчас о тонкостях переводов или различиях языков, а об одних и тех же явлениях, которые даже в переводе
