— Расскажи что-нибудь, — попросила Лизи.
— Например? — он потёрся щекой о её висок, мягко поцеловал.
Выбившаяся зелёная завитушка коснулась щеки.
— О Джокере.
— Что я о нём могу рассказать? — удивлённо спросил Артур и крепче сжал Лизи в объятиях.
— Как он к тебе относится? — напирала она.
— Он… заботится обо мне, — осторожно ответил Артур.
Да уж. «Артур, твой босс трахает твою женщину, поэтому прими его заботу как искренние извинения». Интересно, как бы эти слова смотрелись на маленькой открыточке, которую обычно оставляют на коробочке, перевязанной атласной лентой?
Лизи сжала пальцы Артура и нахмурилась.
— Всё, больше не хочу о нём говорить.
— Но ты первая начала! — изумился Артур.
— Эй, мистер, я передумала, тема закрыта, — в голосе прозвучали ворчливые нотки.
— Ладно, как хочешь, я не против, — он поудобнее, насколько позволяла ванна, развёл ноги Лизи пошире и, помогая себе рукой, поправил член, приноравливаясь. — Займёмся чем-нибудь поинтереснее.
Джокера не было с ними ни в ванне, ни в их доме, но он присутствовал в их сердцах. Лизи принесла этого ужасного человека в своей душе. Пока она забиралась в ванну, несла его с собой, в своих мыслях. Любить его больно, но отказаться от него почти невозможно. Она закрывала глаза, ловила губы Артура своими и представляла, что когда-нибудь Джокер разденется для неё. Вот так же просто. И они легли бы в постель не с вывернутыми наизнанку душами: Лизи хотела прикоснуться к его коже, прижаться к его груди, ощущать, как наливается его член. Кожа к коже. Чтобы они были раздетыми оба: никаких масок, рубашек, никаких пряжек ремня, с которыми надо возиться.
***
Знаю. Тот клоун […]был я. Но в другом… Как объяснить — в другом измерении… Во всей этой многолюдной труппе было только двое актеров — ты и я!
Баджиева Л.Г.
Вечер вторника она провели с Артуром, а вечер четверга Лизи отдала Джокеру, человеку, укравшему у неё всё.
Жизнь.
Любовь.
Покой.
Сердце.
Взамен оставил горький дым сигарет и снежный город. Пряные поцелуи. Нетерпеливые стоны, заставлял её стонать в унисон, выгибаться, кричать. Сминать простыни. Он разрешал себя ненавидеть, но не любить: не подпускал. И не желал быть любимым, оставляя чужеродное солоноватое слово Артуру. Однажды Лизи в сердцах выпалила, глядя в смеющиеся глаза Джокера: «Я тебя не люблю!» А он рассмеялся в ответ, пожал плечами, опустил уголки губ, едва сдерживая улыбку, и ответил: «Какая же ты смешная». И позволил раскатистому хохоту задушить её неродившиеся слова.
Его не постигнуть. Не обмануть. Или всё-таки можно попробовать?
Он часто заставлял её смотреть на него, пока он раздвигал её ноги, ложился сверху, заполнял собою, толкался внутрь. Лизи закрывала глаза, а он мурлыкал или шипел: «Смотри на меня». И она подчинялась.
А сейчас она смотрела в тёмный прямоугольник окна, на огни, миллиардами звёзд взрывающие улицы каждый вечер и пьющие одиночество города каждую ночь. Фонари подглядывали за влюблёнными, зажжённые лампы становились свидетелями семейных драм, а рекламные вывески и помпезные витрины видали куда больше слёз, чем кто-либо ещё.
Тусклая лампа на столе подсматривала за происходящим в комнате: бесстыдница всматривалась в бесстыдницу. Вздох. В жизни Лизи стало так мало Артура и так много Джокера. Он случался с ней гораздо чаще, чем мужчина, ради которого Лизи решилась пойти против всех, а ведь прежние вечера были только для Артура, каждая ночь — только с ним. Обняться. Улыбаться друг другу. Долгие нежные поцелуи. А в итоге Джокер забрал себе даже её одиночество: вместо пустых вечеров он и только он, и ночи напролёт тоже Джокер.
Она вздохнула и нашла его пальцы. Сжала.
— Артур меня потеряет. Отвези меня домой.
Он задорно хохотнул.
— Не потеряет, радость, не волнуйся.
Джокер хотел притянуть её к себе, но Лизи выскользнула из его рук и поднялась с постели. Он сел и с удовольствием любовался её обнажённым телом, как она прошлась по комнате, мягко ступая на носочках. Как вглядывалась в сумерки, хотя холодно не было, как обнимала себя. Рассматривала в полутьме комнаты стены, обклеенные серыми обоями, украшенными пугающе огромными белыми пионами. В такой комнате неплохо бы проводить сеансы психатерапии, чтобы вогнать пациента в ещё большую пучину волнений и тревог. Лизи не поддалась. Отвернулась к окну, устремив взгляд на мириады огней. Город-океан, где дома, подпирающие небеса, — это светящиеся скалы, и все вокруг — суетливый планктон.
— Какие задания ты ему даёшь, пока мы тут с тобой?
— А что мы тут с тобой? — изобразил удивление Джокер.
Лизи бросила на него раздражённый взгляд.
— Нет, радость, я правда не понимаю. Объясни. Чем, по-твоему, мы тут занимаемся?
— Так что ты ему наплёл? — она нарочно не ответила на провокацию.
Встала у подоконника.
— Я? — голос Джокера театрально извивался. — Арти у нас занятой, у работника года слишком много дел, он ведь моя правая рука.
Лизи обернулась и в который раз за день подумала, как же хочется курить. Взять сигарету в кольцо губ, перед этим томно облизнув их, чтобы этот сукин сын смотрел и смаковал.
— Тебе никогда не приходила мысль устроить тройничок? — спросила Лизи и поблагодарила вечер за густой сумрак, в котором не было видно, как бессовестно вспыхнули её щёки.
Джокер склонил голову набок и разразился хохотом. Хлопал себя по колену, и плечи его сотрясались. Дьявол веселился. Он топтал всякие правила приличия и сеял в звенящей тишине хаос, пугал горящую холодными огнями ночь, дескать, смотрите, пока ваш ужас, ваша надежда, ваш кошмар прямо тут, неподалёку, вы все там, суетитесь. Не спите. Или нет? Тогда ваш сон слишком дерзок, и когда Джокер перестанет смеяться, кто-то обязательно заплачет.
Лизи заметила на подоконнике кольт. О нет! Её красный демон
