Любая игра с Джокером обжигала, но Лизи не стала противиться своей роли, и её пальцы легли на кольт. Рукоять отозвалась мягкой прохладой и ощутимой тяжестью, которую хотелось испытать, подчинить, сделать своей. Отнять чужую вещь. Рукоять послушно легла в ладонь, и сердце затрепетало. Вряд ли Джокер оставил в барабане хотя бы один патрон, это холостая игра с привкусом фантомной опасности. Но он поднялся с кровати, то ли желая принять участие в действе, то ли чтобы стать более интимным зрителем, заглянуть за плечо, увидеть всё вблизи, попробовать трепет и страх, узреть сомнение.
Лизи угадала. Джокер прижался к ней, очень тихо, почти невесомо, чтобы не вторгаться в таинство, но когда Лизи поудобнее ухватила тяжёлый кольт, взяв его не как опасную игрушку, а как грозное оружие, шершавые пальцы скользнули по бедру, замерев между ног.
— Радость, — в голосе неприкрытое разочарование, — я думал, ты хочешь своего папочку.
Он ещё раз попробовал на ощупь сухой вход и со вздохом печали отнял руки. Положил ладони поверх ладони, сжимающей кольт, и с интересом спросил:
— Стреляла когда-нибудь?
Лизи покачала головой:
— Нет, ни разу.
Все заготовленные слова пропали, будто их и не было, потому что сколько бы ни был ласковым и наигранно нежным Джокер, он всем своим видом показывал, кто тут папочка. И преграды рушились. После каждой встречи, после каждой долгой ночи Лизи по кирпичику восстанавливала невидимые стены и пряталась за ними до следующей встречи. А так как Джокер случался в её жизни всё чаще, времени на стены оставалось всё меньше, и теперь казалось, что именно он и был той стеной, за которую можно встать. В некоторых перевёрнутых сказках драконы занимали место принцев, а принцессы принимали стокгольмский синдром за ту самую заветную любовь, ради которой всё и складывалось так странно и невозможно, за которую не жалко и жизнь отдать. Лизи повернула голову и посмотрела на Джокера. Это неправильная сказка. Не должна женщина так смотреть на мужчину, который терзал, губил, подчинял, обнажал её душу и оставлял всем жестоким городским ветрам. Но она смотрела.
Наверное, он всё понял и заставил её отвернуться, подавив смешок:
— Смотри вперёд. Прицеливаешься. Вот так. И-и-и… Бах!
Щелчок.
Лизи вздрогнула.
— Если хочешь убить, целься в грудь или в голову.
Джокер чуть сдвинул дрожащую руку с пистолетом в сторону, прижался щекой к виску, надавил на палец, не позволяя ни соскользнуть, ни передумать.
Бах!
Он хрипло и восторженно вздохнул и замер. Лизи хотела отшатнуться, но свободная рука Джокера прижала её, обняла за талию и не позволила. Над лампой, в белом пионе крошечным чёрным провалом зияло отверстие, нарушающее картину бытия и метафорично описывая всё происходящее: жизнь с Джокером — сплошной психоанализ, сексопаталогия, и фоном серые стены, страшные уродливые пионы, и свет едва касается своих неразумных детей, робкий, тающий во тьме.
Джокер отпустил руку. Лизи разжала пальцы, и кольт с грохотом упал на пол.
— Я хочу к Артуру, — захотелось сбежать из этого театра абсурда и недвусмысленных намёков.
Издевательский смешок над ухом.
— А я думал, ты хочешь меня, — он снова запустил руку между ног и причмокнул. — Радость, надо что-то решать с этим. Кажется, ты сегодня слишком болтлива. Ну-ка.
Он развернул её к себе, крепко вцепился тонкими острыми пальцами в плечи, и она сжалась под его взглядом. Не от страха, нет. И когда он надавил на неё, Лизи послушно опустилась перед ним и смотрела, как пахнущие порохом пальцы расстегнули ширинку. А после был вкус соли, тяжёлые толчки в горло, не хватало воздуха, но его рука легла на голову и прижала, не разрешая отстраниться. И насмешливые слова: «Да-а-а-а, радость, вот так… постарайся хорошенько: внутри тебя ждёт вкусная начинка».
Лизи давилась, она крепко вцепилась в его бёдра, царапая ноги сквозь красную хлопковую ткань. Слёзы блеснули на ресницах. Ему было скользко, влажно, горячо.
Мягкий язык послушно ласкал, когда хватка чуть ослабевала. Джокер вытряхнул из кармана пачку и подхватил, небрежно отбросил на подоконник и ловко выудил сигарету. Зажал меж гранатовых губ и отпустил Лизи. Она отпрянула и жадно глотнула воздух, хрипло впуская его в себя и вытирая влажные губы. Не дожидаясь, пока она придёт в себя, Джокер вложил в её ладонь зажигалку и ушёл к креслу. Сел. Глянул исподлобья на Лизи, поманил к себе пальцами. Она поднялась с пола и послушно шагнула навстречу. Забралась сверху, всё ещё неровно дыша и приоткрывая рот, ловя воздух. Чирк! Огонёк заплясал, взметнулся вверх и успокоился почти сразу, ощутив вкус свободы. Лизнул сигарету и обжёг бумагу, табак занялся оранжевым закатом, вспыхнул алыми всполохами, когда Джокер затянулся.
Впустив его в себя, Лизи качнулась на худых бёдрах, сжала их коленями, и её красная беда улыбнулась. Он курил и смотрел на неё, иногда закатывая глаза и мурлыча что-то себе под нос. А когда от сигареты остался только фильтр, вдавил его в ручку дорогого кресла из красного дерева и отбросил.
В бездонных зелёных глазах плескалось задорное, злое пламя, и утонуть в них нельзя — можно только сгореть и превратиться в пепел.
— Артур совсем тебя распустил, — Джокер, чем-то недовольный, поёрзал, просунул между двумя соприкасающимися телами руку и занялся лукавой лаской.
И Лизи опять не удержалась, сгорела в тягучей страсти, ушла в неё с головой и надела на себя ещё один грех, как терновый венец.
А после Джокер стоял у окна, курил и наблюдал за тем, как Лизи одевалась, прятала тонкое тело под слоем одежды и забирала волосы в хвост.
— Какой у вас секс с Артуром? Он уже опробовал твои пухлые губки или свято бережёт этот болтливый ротик? Принц, который никогда не трахнет даму сердца не в ту дырку, — он хохотнул, затянулся и пристально посмотрел на Лизи.
Она не обернулась и не ответила, только нахмурилась, натягивая футболку и поправляя хвост, стараясь не впустить обидные слова в сердце.
— Если что, это не риторический вопрос, — когда Лизи всё-таки посмотрела на него, он подмигнул ей и улыбнулся.
