Машина пробуждения

солнцем выгорали почти до белиз­ны; попытался вообразить, как свет льется через окна и падает на стол в отцовском кабинете. «Да. У него еще был журнал учета в зеленом кожаном переплете с бронзовыми гвоздиками; когда ты писал в нем, следовало нажимать на ручку очень мяг­ко, чтобы не повредить обложку». Купер осознал, что, хотя все эти вещи по-прежнему существуют, они больше не принадле­жат ему.

— Эшер, что с этим человеком? — спросил он, поспешая за спутником и стараясь не выпускать его руки. «Откуда он узнал мое имя? И как там он меня еще назвал? Гомо Фал? Что это значит?»

— Забудь, — отрезал Эшер. — Не о чем волноваться. Обыч­ный уличный кидала. Небось тащился за нами следом, под­слушивал, ну или что-то вроде того. Чтобы ни случилось, не позволяй всяким чудикам заставить тебя усомниться в соб­ственном здравом рассудке. Именно так они обычно и добива­ются своего.

— Почему все здесь хотят умереть?

Эшер только покачал головой. Его взгляд метался по сто­ронам, словно серый человек просчитывал путь к бегству.

— Выискивай других шизиков. — Они прошли мимо двух чумазых мужчин, играющих в карты на крышке мусорного бака. Эшер кивнул в их направлении и добавил: — И осторожнее с такими пронырами. Не позволяй им выудить у тебя деньги.

Купер усмехнулся:

— Я не настолько идиот. Деньги есть деньги. Но во что они играют?

— «Три шлюхи». Полный отстой. Выиграть невозможно.

— Ясно, — произнес Купер, когда они свернули на другую улицу. — Но зачем же тогда играть?

— А зачем вообще нужны азартные игры? — Эшер искоса взглянул на спутника. — Разве твой народ не получает удоволь­ствия от таких вещей, которые приносят только вред?

Когда Купер не ответил, Эшер вновь посмотрел на него, на сей раз внимательнее, будто что-то выискивая. Купер невольно залюбовался идеальными пропорциями лица и могучими мыш­цами серого человека.

— А что случилось с тобой, Купер? — с некоторым нажимом в голосе спросил Эшер.

— Почем мне знать? — развел руками тот. — Это я тут ни­чего не понимаю, помнишь? Где бы это тут ни находилось.

Внезапно из-за их спин донесся грохот колес. Эшер от­швырнул Купера в сторону и прижал лицом к каменной стене, удерживая так, пока мимо них по мостовой не промчалось не­что огромное, быстрое и громкое. Ошарашенный Купер слегка повернул голову и увидел массивную карету, покрытую чер­ным лаком, бегущую по улице подобно разъяренному быку из золота и тиковой древесины. Торговцам и прохожим остава­лось лишь разбегаться в стороны, если они не планировали оказаться под ее красными, как вишня, колесами. Наблюдая за стремительно удаляющейся каретой, Купер увидел, как из ее занавешенного алыми шторками оконца высунулась женская рука с сине-зелеными ногтями. Рука взметнулась, и вдруг ее палец указал прямо в сердце Купера.

Он стоял и смотрел на этот исчезающий вдали обвиняющий палец, а Эшер прищурился, и на лице его читалась явная не­приязнь. Забрызганный с ног до головы жидкими помоями рикша, чье тело покрывали татуировки, потрясал кулаком и посылал вдогонку карете нечленораздельные ругательства. На другой стороне дороги тучная женщина схватилась за голо­ву и с отчаянием в глазах смотрела на опрокинутую корзину с ярко-зелеными яблоками — рассыпавшиеся плоды драгоцен­ными камнями сверкали в грязи.

— Мертвые боги, трахнутые, сожранные и размазанные! — выругался Эшер, оскалив зубы.

— Это еще что за хрень была? — спросил Купер.

— Лалловё Тьюи, вторая жена маркиза Окснарда Теренс-де’Гиса, «управляющего» этим районом. — Глаза Эшера покраснели от ненависти, он стоял неподвижно, провожая взглядом роскошный черный экипаж. — Больное порождение чистого зла.

— Ну и ну, — пробормотал Купер, которому не очень-то хотелось влезать в местные политические дрязги. — К слову сказать, это твое чистое зло только что ткнуло в мою сторону пальцем.

Палец в самом деле указывал именно на него, он это чув­ствовал.

Эшер задумался и окинул Купера странным взглядом, в ко­тором одновременно читались и некоторое осуждение, и на­дежда.

— Ты этого не заметил? — спросил Купер.

— Разумеется, заметил, вот только ты переоцениваешь соб­ственную значимость. — Эшер подобрал с земли несколько яблок и возвратил их расстроенно ворчавшей женщине. Та протянула одно обратно, благодарно кивнув. — Она просто не может знать о твоем существовании.

— Тогда на кого она указывала, на тебя?

Эшер спрятал лицо за яблоком.

— Нет, конечно же. Ей нет никакого дела и до моего суще­ствования тоже. — Прозвучало это не слишком убедительно. — Яблоко будешь?

— Тогда в чем причина? — Купер поймал брошенный ему зеленый плод, и Эшер стремительно развернулся, продолжив свой путь.

— Жадная сука, — прорычал Эшер, — поставила бы полго­рода под свой каблук, дай ей только волю. Лалловё Тьюи — образчик наихудшей разновидности аристократов. Тот тип, чье иностранное происхождение — которое, кстати, должно бы было, напротив, превратить ее в кротчайшую из граждан, — лишь только подогревает голод до чинов, власти и всего такого прочего. — Он сжимал кулаки и выглядел так, словно ему очень хочется пустить их в ход. — А я ненавижу это прочее.

— А ты совсем не материалист, верно? — ехидно бросил в спину удаляющемуся серому человеку Купер, откусывая от яблока. — Я хотел сказать — роялист.

Вкус у фрукта был именно такой, какой и должен быть у обычного яблока, и от этого почему-то вдруг стало легче.

— Роялист? — процедил Эшер. В голосе его не было преж­него дружелюбия, совсем не было. — Нет! Уж можешь пове­рить. — Он помолчал, наблюдая, как по камням грохочет оче­редной экипаж; на сей раз это был лишенный окон фургон торговца. — Колокола! Я много кем еще не являюсь, Купер. К примеру, я тебе совсем не друг.

— В смысле? — Купер вдруг ощутил укол страха и почув­ствовал себя одиноким, но Эшер только покачал головой:

— Сесстри была права, Купер, ты не тот, кого я ищу. Прости. Есть и другие ошибки, которые мне предстоит исправить. На­деюсь, парень, я дал тебе достаточно,