Весь план строился на том, что Купер окажется кем-то особенным. Соль затеи: обладающий особым даром человек когда-нибудь и где-нибудь найдет решение проблемы. Вот что обещал ей Эшер, а она в ответ пообещала найти и показать ему этого «особенного». Так почему же она солгала?
Взгляд Сесстри скользнул над книгами и тетрадями и устремился в окно, туда, где башни заброшенных районов пылали, подобно свечам, отлитым из камня, стекла и стали. Хотя они и горели днями и ночами напролет, но не разрушались, поддерживаемые своими неупокоенными владыками, проявлявшими себя в виде облаков клубящейся мглы, пронизанной багровыми молниями, — неутихающей грозы над неугасимым пожаром, охватившим небоскребы. Банды, поклонявшиеся нежити, словно богам, захватили эти районы под свой контроль даже раньше, чем правительство решило укрыться под Куполом, — теперь город просто наводнили облаченные в черные одеяния юнцы, пребывающие в состоянии вечной войны друг с другом и самим Неоглашенградом. И хотя Сесстри знала, что башни скрывают невероятные объемы знаний, пока что она держалась от них подальше.
От связных с Высот Амелии — художников и ремесленников, упорно не желающих оставить свои дома, — она разузнала о бесчинствовавших там ордах. Эти банды, носившие общее название «Отток», сумели добиться определенных результатов за время отсутствия князя — они обрели могущество и силу, позволившие расширить свою зону влияния: личи, эти неупокоившиеся мертвые колдуны, обладающие человеческим разумом и амбициями, то ли каким-то образом увеличили свою численность, то ли стянулись в Неоглашенград откуда-то еще, тем самым заполняя образовавшийся вакуум во власти. А их приспешники, те самые юнцы, и вовсе изрядно пополнили свои ряды. И пусть все эти Мертвые Парни и Погребальные Девки сами не были обращены в нежить, но в некоторой степени соприкасались с ней, благодаря чему и обретали определенное могущество. Даже если не обращать внимания на примитивное разделение по половому признаку, «Мертвые Парни» и «Погребальные Девки» — что за глупые названия!.. Все же банды этих головорезов представляли серьезную угрозу и без того пошатнувшейся стабильности.
А башни были лишь проявлением болезни. Пусть Купол и вздымался выше любого из этих небоскребов и сиял совсем другим светом — золотисто-зеленым, полным жизни, — он беспокоил Сесстри куда больше, нежели какая-то там армия детей и чудища. Армии не вечны. Урон, нанесенный Неоглашенграду, лишившемуся своего властителя, оценить было куда сложней. Анархия, охватившая город за время кризиса, не сулила ничего хорошего.
Сесстри не слишком доверяла Эшеру, хотя бы ей того и хотелось. А еще она желала его, хотя ни на йоту не была готова довериться своим чувствам.
Если бы она только не соврала насчет того паренька. Если бы только Эшеру хватило здравомыслия не поверить ей или хотя бы благодушия, чтобы не тащить парня в Неподобие и не заставлять ее саму страдать под тяжестью совершенной ошибки. Сесстри не понимала бледного человека, — быть может, потому она так странно себя ощущала в его присутствии, словно вдруг утрачивая присущую ей остроту мысли и становясь более язвительной, менее утонченной.
Рассказав Эшеру практически обо всем, она скрыла от него самую значительную деталь. Уже по одному только покрою и материалу одежды Купера она определила, что культура, в которой он родился, пребывала в младенческом возрасте. От цивилизаций, незнакомых с окружающим их огромным мультиверсумом, так и разило весьма специфическим солипсизмом — ее собственный мир был точно таким же в этом отношении.
Но если Эшер узнает, что у Купера есть пупок... Да, он придет в ярость, но Сесстри была уверена, что сумеет что-нибудь придумать до того момента, как они вернутся. Никто из умерших не имел пупка, только рожденные, пребывающие в первом из своих тел, — лишь у них оставалась эта отметина, эта связь с матерью и своим единственным и неповторимым настоящим рождением. Сесстри коснулась рукой собственного живота — плоского, твердого и идеально гладкого. Ей не хотелось вспоминать про свой пупок и про то, как она его лишилась.
Чем больше она раздумывала над этим вопросом, тем меньше была уверена в том, как именно попал сюда Купер, — во всяком случае, она не находила ответа, к которому можно было бы прийти путем простых рассуждений. Нет, чем больше она думала о Купере, тем меньше понимала. Пупок. Он являл собой какую-то аномалию, делавшую происходящее еще более странным, и уверенность Сесстри в том, что Купер бесполезен, пошатнулась.
Что бы она делала, не выйди Эшер из комнаты до того, как она обнажила свою находку? Как она могла признаться ему, что понятия не имеет, как такое возможно? Обычные люди просто не могли переправиться между мирами, если сама смерть не сидела у них на веслах. Богоподобное существо — кто-нибудь вроде Первых людей — или невероятно могущественный смертный, разумеется, но чтобы простой рожденный, да еще такое дитя, как Купер, пробудился в своем изначальном теле, теле, полученном в результате зачатия? Этого Сесстри объяснить никак не могла.
И она не собиралась рассказывать Эшеру правду, если только ее не вынудят.
Она обеспокоенно прошлась по пустым комнатам. А ведь она никогда не испытывала чувства тревоги. И никогда раньше не лгала своему клиенту. Поэтому она была вдвойне расстроена, поднимаясь по лестнице маленького домика к югу от Руин и бульвара Крыльев и разглядывая вазу с пожухлыми наперстянками, стоявшую в пролете под небольшим эркерным окном. Вот так и прошел весь ее день, совершенно бесцельно, а не существовало ничего более удивительного, когда заходила речь о Сесстри Менфрикс, чем бесцельность.
Конечно, дело было не только в Купере — оставался еще и сварнинг, чье нарастающее с каждым днем присутствие она ощущала всей своей кожей. Все больше росла численность Умирающих паломников; Умирать им становилось все сложнее и сложнее, что беспокоило Эшера. И она его понимала... Возросшее количество Бессмертия порождало страх, природа которого отчасти была психологической, а отчасти — паранормальной. И совершенно непредсказуемой. Оно поражало молодых с той же легкостью, с какой и стариков, и весь воздух словно бы был заражен гниющими душами тех, кто должен был уже Умереть. «Сварнинг» — словечко из языка, про живых носителей которого никто не слыхал; он либо был немыслимо древним, либо же полностью выдуманным. Но если это слово действительно существовало, то, как смогла установить Сесстри, его значение лежало где-то между понятиями «подавленность», «тонуть»
