— В задницу иди!
— Рубиновое Ничто[42] — подлинное сокровище. Помимо прочих, более полезных вещей, шкатулка позволяет манипулировать понятиями здесь и там. Таким образом, я могу отделить твой палец и в то же время не дать ему умереть. Более того, ты сам его в некотором роде сохранишь.
— Охренеть!
Она только слегка пожала плечами, словно он удостоил ее некоего неловкого комплимента.
— Затем на обрубок, где раньше был твой мизинец, мы наденем накладку из металла, обладающего транзитивными и связующими свойствами, благодаря чему палец будет продолжать снабжаться кровью из твоего тела. Он будет не столько отрезан, сколько отделен.
— Ты же понимаешь, что вся эта болтовня никак не меняет того факта, что мать тебя на самом деле не любит?
— Когда мы покончим с этим, ты спокойно допьешь вино, ведь оно исключительно дорогих сортов — не слишком сухое, не слишком сладкое; обладает выраженным вкусом с нотками Анжу, черного перца и сумеречного кедра. Затем ты поднимешься, покинешь мой особняк и никогда больше даже не посмотришь в мою сторону. Надеюсь, это тебе понятно.
— Вообще-то я ничего из перечисленного не собираюсь делать, напыщенная ты психопатка.
Купер поднял бокал и отсалютовал собеседнице; стоило признать, маркиза знала толк в белом вине.
Лалловё покачала головой:
— Купер, я восхищена твоим самообладанием, но, что бы там с тобой ни приключилось за время пребывания в моем городе, одно осталось неизменным: ты пытаешься прыгнуть выше головы.
Волосы у него на загривке встали дыбом.
— А ты просто деспотичная стерва.
Если маркиза и обиделась, то не подала виду.
— Деспотизм. Ты говоришь так, будто в этом есть что-то плохое, в то время как нет ничего более естественного. И, по правде сказать, деспотизм тебе на пользу куда больше, нежели ты можешь себе представить. У тебя уже должно было успеть сложиться пусть и не полное, но довольно точное понимание того, насколько хорошо живут граждане Неоглашенграда? Отсутствие какой бы то ни было сдерживающей, ограничивающей силы — вот причина всего этого хаоса.
Не переставая говорить, Лалловё Тьюи протянула руки над столом и осторожно, будто гадалка, взяла в них ладонь Купера. Тот обнаружил, что не способен двигаться.
Маркиза заметила паническое выражение на его лице.
— Сказала же тебе, что я — волшебница. Но на чем мы там остановились?.. — болтала она как ни в чем не бывало. — Боюсь, у тебя могло возникнуть смехотворное заблуждение, будто бы мне есть какое-то дело до ублюдков, населяющих этот город. — Она открыла коробочку, сдвинув до щелчка одну из стеклянных панелей. — К какой абсурдной цели я могла бы их повести? Меня не очень-то интересует что-либо или кто-либо из того, о чем ты можешь знать, подозревать или надеяться когда-либо встретить. — Она сжала его застывшие пальцы в кулак, все, за исключением мизинца. — Мне придется пролить твою кровь, потому что мои нужды требуют этого, но я заберу только один палец, потому что этого достаточно. Ты сам мне неинтересен, и я сохраню тебе твою свободу исключительно по той причине, что у меня нет в запасе достаточно большой металлической клетки, чтобы вместить такого толстого хряка целиком.
Сказав это, маркиза аккуратно вложила его мизинец в шкатулку и одарила гостя обворожительной и одновременно скромной улыбкой девушки с обложки. Стеклянная створка опустилась. Боли не было. Лезвие отрезало палец чуть ниже второго сустава. Купер почувствовал только что-то вроде хлопка и электрического укола, но не более того.
На поверхности безликой монеты выступила капля похожего на ртуть металла. Она скользнула к обрубку и быстро закрыла рану, сжимая ее края, словно жгутом, и запечатывая так, как на заводе крышечкой запечатывают бутылку. Затем живой металл просочился под стеклянную панель шкатулки и повторил ту же процедуру с тем, что осталось от мизинца. Затем он затвердел и разгладился.
Вот и все. Когда Лалловё взяла шкатулку со стола, Купер опустил взгляд и увидел герметичный наперсток, закрывший его рану, — металл идеально прилегал к его коже.
— Я не шутил насчет твоей матери, Лолли. — Юноша решил, что палец — это всего лишь палец. — Ты стала для нее сплошным разочарованием.
— Попробуй пошевелить пальцами, — попросила маркиза, поднимая шкатулку к глазам. — Я дозволяю тебе это движение, дитя.
Купер был рад ощутить, что сила, сковывавшая его сжатую в кулак руку, отступила, и удивлен, когда увидел, как сжимается палец, лежащий внутри шкатулки. Маркиза не солгала: благодаря металлической крышечке мизинец все еще сообщался с телом, был жив, принимал и возвращал обратно в руку кровь. Почувствовав прикосновение подушечки к стенке шкатулки, Купер вздрогнул.
— Ого! — против желания произнес он.
Лалловё снизошла до того, чтобы одарить его еще одним отрывистым кивком, напомнив в этот момент птицу, клюющую сырое мясо, и опустила его руку на стол, ладонью вверх, с распрямленными пальцами.
— Тебе может показаться, будто малая смерть способна вернуть твой палец на место, но это будет заблуждением. Шестой Серебряный работает схожим образом с привязкой к телу, но чуть более избирательно. И пока твой палец лежит в этой шкатулке, ты будешь пробуждаться что ото сна, что от смерти с девятью пальцами. Десятый — мой.
Тюремщица вздохнула и вновь откинулась на спинку кресла; она заложила руки за голову, взъерошила волосы и расслабилась. Блузка плотно обтянула ее груди.
— Благодарю, Купер! Уже и припомнить не могу, когда в последний раз отрезала кусочки от кого-нибудь, кто не принадлежал бы к числу моих родственников. — Лалловё помолчала. — Пожалуй, такой возможности мне не представлялось с тех самых пор, как я оказалась в этом отвратном адском городишке.
— Тогда зачем ты в нем осталась? — спросил Купер. — Тебя что, тоже против воли привязали к телу?
— Да, — просто ответила Лалловё, бросив мимолетный взгляд на свое золотое кольцо, которое, по ее заверениям, было совершенно обычным. — Примерно это она и сделала.
Изогнувшись вбок, точно натянутый лук, маркиза занесла над головой
