Машина пробуждения

всегда, проявляя чуточку больше тер­пения к похожему на лисицу Тэму, чем позволяла себе при общении с остальной прислугой, — он был просто красавцем и умел доставить удовольствие своим языком, когда она того желала.

— Теперь я в этом уверена... внутри что-то есть. Слышишь?

— Внутри? — Тэм чуть не выронил драгоценный механизм.

— Ох! Дай сюда!

Маркиза выхватила устройство из ладони своего пажа и провела по ложбинке бирюзовым ногтем.

— Да, мисс, я кое-что услышал, когда взял эту штуковину, но не был уверен... — Тэм выглядел так, словно был только рад избавиться от золотого предмета. Он вздохнул. — Осторожнее с незнакомой магией, — предупредил паж, не успев как следу­ет подумать.

С точки зрения фей, это было вполне логичным и даже по­лезным советом. Вот только если собираешься дать его марки­зе Теренс-де’Гис, лучше бы своевременно заткнуть свой краси­вый ротик, если только не желаешь побегать без собственной кожи. Тэм уже был готов увидеть, как ее раздвоенный язык выстрелит, наказывая его за то, что он слишком распустил собственный.

Но госпожа не стала карать его за дерзость, загипнотизиро­ванная сокровищем, лежащим в ее ладони. Лалловё внимательно рассматривала каждую грань, каждую пересекающуюся и переплетающуюся линию, заполненную кровью.

— Никакой магии, — прошептала она, восхищаясь чужерод­ной филигранью. — Во всяком случае, не в полной мере. Тут задействованы силы, о которых ни ты, ни я прежде не слыша­ли, — это устройство создает электрический поток. А еще оно излучает — испускает весьма необычные вибрации, повергаю­щие меня в изумление.

— Чарующие вибрации? — с чуть дурашливой улыбкой по­интересовался Тэм.

Старые привычки.

— Ох, нет... Разве ты не слышишь, Тэм? — прошептала мар­киза, ведя ногтем вдоль более глубокой бороздки на поверх­ности устройства. — Крик?

Словно крышка шкатулки, откинулась в сторону верхняя половина драгоценного овала. И в то же мгновение в палец маркизы ударил электрический заряд, от которого онемела рука.

Внутри, на тарелочке, выкованной из неблагородного ме­талла, лежала пестрокрылая стрекоза, проколотая булавкой и слабо подергивающаяся. Предсмертные судороги. Открыв коробку, Лалловё повредила механизм, удерживавший насеко­мое на диске, а заодно и вспорола ему брюшко.

Испорченное устройство более не гудело в руке маркизы. Оно лишилось энергии.

Тэм поднял брошенную в его сторону крышку и теперь смотрел на половинку золотого яйца, лежащую в его ладони, разглядывая коричневатые внутренности, прилипшие к закреп­ленной в ней крохотной острой игле.

Маркиза несколько секунд не отводила взгляда от устрой­ства, играя с поникшими крылышками мертвой стрекозы сво­им каменным ногтем.

— Надо же! — наконец произнесла она усталым, сухим го­лосом. — Что-то новенькое.

Глава четвертая

Народ коль-коль-туин, населяющий Тусклейшие Небеса, развился до захватывающего дух своей абсурдностью уровня отрешенности. Души, присоединявшиеся к коль-коль-туин, до­стигали состояния чрезмерного просветления, хотя два этих понятия и могут показаться вам противоречащими друг другу. Они рождались из эфира в телах из плоти и стекла, выращивая в стерильных пустотах своих прозрачных органов удивитель­нейшие карликовые растения.

Подумать только, ведь именно там я и повстречал собствен­ную бабулю — череп ее являл собой открытую стеклянную чашу, где распустил корни мясистый цветок. Она ничего не сказала мне, но не потому, что не узнала, и не потому, что не была рада воссоединиться со своим потомком в столь далеких землях, а лишь из-за того, что я двигался слишком быстро. Уготованный мне срок казался мгновением в стеклянной форме жизни, и она просто не могла сжать меня в объятиях, как я не могу поймать фотон света полуденного солнца.

Живший по соседству народ коль-ауин мало чем отличал­ся — кроме того, что предпочитал хотя бы часть своей жизни проводить в том, что вы или я могли бы назвать «режимом реального времени». Их цивилизация поглотила самое себя, когда одно небесное явление спровоцировало панику среди населения. Коль-ауин пробудились и разорвали себя на части, прежде чем успели понять, что событие было вполне безобид­ным. Стоявшие рядом на агатовых балконах коль-коль-туин не изменили своей ледниковой неторопливости ни при виде удивительного явления, ни когда их соседи и сородичи пре­кратили свое существование. Разумеется, они испытали и бес­покойство, и скорбь, но продолжили свою многовековую ме­дитацию.

В своем молчании бабушка сумела преподать мне урок и объяснить, что главное мерило цивилизации заключено в том, как она справляется со страхом и праздностью.

Дуранго Врекмист. Жизнь джунглей

Пурити Клу, Елизавета Братислава, Нини и Ноно Лейбович сидели в верхней гостиной, украшая вышивкой голубые шелковые плащи. Близнецы Лейбович спорили о последней моде на головные уборы. Нини настаивала, что засахаренные конструкции из человеческих волос, создаваемые одной из их соузниц по Куполу, не могут считаться таковыми, Ноно же утверждала, что общество признает эти изделия именно шляп­ками, но не париками, а потому к ним и следует относиться именно так.

Пурити хотела было напомнить им, что и шляпки, и парики продаются в магазине головных уборов, но сегодня она была не в настроении спорить.

Изгиб полупрозрачного зеленоватого стекла Купола про­пускал достаточно солнца, окрашивая все в пастельные тона, но мисс Братислава (чтобы отличить от другой Елизаветы из того же рода, ее именовали Лизхен) приказала разместить в ключевых точках комнаты еще и излучающие теплый свет лампы. В отличие от Пурити Лизхен почти не испытывала не­удобств от заточения под Куполом, разве что ее раздражал холодный оттенок, который обретали солнечные лучи, проходя сквозь стекло, — прямо скажем, он вовсе не придавал шарма ее внешности.

Пурити Клу же, напротив, более чем выгодно смотрелась в изогнутых стеклянных коридорах дворца-тюрьмы; аквамари­новые и персиковые лучи солнца только подчеркивали изяще­ство ее тонких светлых волос и аппетитную фигурку, как если бы она рождена была в царственном плену. Впрочем, почему если? Они все здесь именно такими и являлись.

И то, что в последние годы понятие плена перестало упо­требляться в переносном смысле, совершенно не изменило фундаментальных основ существования их общества, разве что правила стали соблюдаться еще строже. Требования дисципли­ны затянулись на их шеях, подобно удавке палача.

За окном пылал и пожирал самое себя город. Пурити могла только наблюдать, не в силах никому помочь.

Лизхен Братислава же редко обращала внимание на проис­ходящее за стеклом. Она откашлялась в