Машина пробуждения

своего отца на новую книгу или стих? Мне говорили, что искусство черпает вдохновение в боли. Точно, почему бы нам не подвергнуть мукам какое-нибудь дитя? Ты можешь даже посмотреть.

Хинто Тьюи еще сильнее обвис в удерживавших его цепях.

— Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать, Лолли, но вовсе не потому, что так уж тронут твоими угрозами. Просто ты моя дочь, и я люблю тебя; всегда буду любить, как бы ты ни над­ругалась над своим сердцем.

— Чудесно, — остановила его она взмахом руки. Если слова хоть как-то и задели ее, маркиза не подала виду. Лалловё под­несла сломанное устройство к самому носу отца и с нажимом произнесла: — А теперь говори, что это?

— Эта штучка, куколка, называется вивизистор и произво­дит электрический ток за счет медленной смерти заточенного внутри существа.

— Ты назвал его предназначение. Вивизистор, — покатала она новое слово на языке. — Но в чем его смысл?

— В чем смысл извлечения энергии из жизни? Ох, куколка, ты задаешь толковые вопросы, да только не в том порядке. Ты должна бы терзаться страхом, а тобой руководит одно лишь честолюбие, и меня это сильно тревожит, ведь если ты не ис­пытываешь должного чувства сейчас, то испытаешь его в кон­це, когда будет уже слишком поздно... и это разбивает мое никчемное сердце.

Тэму показалось, что старик не кривит душой. Во всяком случае, выглядел тот так, будто говорит искренне.

— Не делай вид, будто вдруг решил сотрудничать, папа, — процедила Лалловё сквозь зубы, — через это мы уже с тобой проходили. Батарейка — это только батарейка, и не важно, каким именно образом она генерирует ток. За этим твоим «вивизистором» стоит нечто большее, нежели обычное электриче­ство, и я хочу знать, в чем дело.

— «Хочу, хочу, хочу». В этом вся ты. Надо думать, в том есть и моя вина, ведь я так и не сумел с должным смирением объ­яснить ей, что значит родить дитя человеческое.

Он набрал воздуха, собираясь продолжить, но дочь лишила его такой возможности.

От третьей пощечины у Лалловё онемела рука, и в этот раз Хинто Тьюи уже не так быстро поднял голову. А когда ему это все-таки удалось, они встретились взглядами, в которых чита­лось, что ни один не собирается уступать и дюйма своей земли.

— Полегчало? — с очень мягкими интонациями в голосе произнес он. — Причиняя боль мне, ты временно снимаешь с себя тяжесть собственных страданий, так ведь, моя драгоцен­ная малышка? Если так, то я готов висеть тут хоть целую веч­ность.

Лалловё выругалась на языке фей, и птичья трель ее брани отразилась от стен.

— Зачем ты истязаешь меня?! — требовательно воскликну­ла она, и голос по-детски задрожал, словно она снова стала той девочкой, которой когда-то была. — И где мама нашла эту штуку?

Хинто Тьюи обвел взглядом свое изрезанное тело. Он даже пытался пожать плечами, но этого не позволили ему измож­денные мышцы.

— Должно быть, все дело в том, что я ужасный отец. — В его запавших глазах стояли слезы, когда он смотрел на Лалловё и видел будущее, полное утрат, — и тогда он сломался, поскольку просто не мог отказать дочери в ее желаниях. — Твоя мать открыла эту технологию десятки лет назад, неза­долго до того, как начались проблемы со Смертью. — Хинто знал, что хоть его девочка и купится на подобный жест смире­ния, но вряд ли позволит далеко увести себя от сути вопро­са. — Вот только зачем пусть даже самая безумная из фей до­бровольно согласилась превратить себя в подобное чудови­ще — тут меня не спрашивай.

Верная себе во всем, Лалловё лишь надавила на него сильнее.

— «Проблемы со Смертью». Стало быть, ты знаешь о них, так? Глупый вопрос, ведь всякий, кто еще не выжил из ума, не мог не заметить, что поток Умирающих, маршировавших по улицам Неоглашенграда, прирастал день ото дня. Жаль, нико­му не было дела до наэлектризованной атмосферы отчаяния и безразличия, повисшей над городом.

Хинто хранил молчание, хотя лицо его и было искажено скорбью.

Лалловё вдавила ноготь в тонкую кожу над ключицей отца, пуская кровь.

— Я знаю, что тебе известно куда больше, чем ты говоришь, только не понимаю почему? Почему ты знаешь так много, па­почка? Наверное, тебе рассказала мама — давно, до того, как ты бросил нас?

Отвечая, отец опустил взгляд, рассматривая собственную кровь — засохшую и свежую.

— У меня не было ненависти к твоей матери, Лалловё. И я не желал ей зла. К тому же причиненный ей вред распро­странился бы не на одну только Цикатрикс. Прошу, убивай меня каждый день, только обещай, что, когда придет время, ты спасешься.

Она не обещала ему ничего, кроме одной только боли, и сдержала свое слово. Старик взвыл.

— Ты кое-что упускаешь. — Лалловё погладила его усы, старательно изображая заботу. — Можешь держать в тайне свои источники, если предпочитаешь кричать, а не петь, но ты все равно расскажешь мне все, что знаешь об этих устройствах. И покончим с этим.

— Вивизистор сочетает несколько колдовских дисциплин и технологии, которые, вообще-то, не должны быть совмести­мы, и это если не вспоминать о наложенных на устройство заклинаниях. Тебе бы стоило помедитировать и подумать о том, какие последствия влечет за собой подобный союз.

— Может быть, так и поступлю, но сейчас я бы предпочла, чтобы мой папочка закончил рассказывать начатую им сказку на ночь. — Маркиза вычистила из-под ногтей кусочки его кожи.

Хинто горестно вздохнул, словно все его жизненные силы стекли в яму у него под ногами.

— Ничего иного от своей драгоценной дочурки я и не ожи­дал. Если я скажу тебе, что открытие Цикатрикс не столько зависит от смешения волшебства с наукой, сколько от совме­щения достижений различных миров — множества вселен­ных, — то ты, может быть, начнешь хоть немножко осознавать ценность своего испорченного вивизистора.

— Мама работает с технологиями сразу нескольких реаль­ностей? — Лалловё изумленно распахнула глаза. — И у нее получается?

Хинто