— Да, множества реальностей. Успешно ли? Что ж, в данном случае ответ, как всегда, зависит от того, что ты вкладываешь в это понятие.
— Ох, папа, — выдохнула маркиза, пытаясь представить себе всю сложность удачного копирования и объединения технологий, используемых в разных мирах.
Техника, созданная в одной реальности, редко продолжала работать, оказавшись в другой, а с конфликтующими магическими системами дела обстояли и того хуже. Синкретические инновации всегда были не более чем предметом сказок.
— Твоя мать... — Голос старика был хриплым. — Тебе не обязательно становиться такой же, как она, Лолли. Возможное будущее столь же разнообразно, как и солнца, освещающие различные небеса. Даже Цикатрикс была когда-то прекрасна, словно поле нарциссов. Ты же помнишь ее такой, верно? До всех этих шрамов. До того, как она сошла с ума и поменяла имя. До того, как внедрила в собственное тело вивизисторы.
Лалловё отвернулась, когда ее лицо горестно скривилось.
— Ох-ох-ох... — На сей раз слезы навернулись уже на ее глаза.
— Думаю, ты представляешь себе, какие проблемы сулят подобные достижения.
Лалловё заломила руки, представив себе, как мать запихивает в свое тело столь отвратительные штуковины, как эти вивизисторы.
— Ох, — повторила она себе под нос. — Ох, мама, что же ты наделала?
— Лолли... — начал было Хинто Тьюи, осмелившись надеяться, что ему наконец удалось пробиться через выстроенную маркизой защиту и дотянуться до той девочки, которую он когда-то знал.
Но Лалловё несколько раз сморгнула, расправила плечи и вновь превратилась в неприступную маркизу Теренс-де’Гис, холодную и невозмутимую. Тело королевы — вот где самое место самым могущественным технологиям и самым чудовищным извращениям. Лалловё полагала, что их внедрение сопровождалось крайне неприятными ощущениями, если правда то, что поведал ее отец. И, кажется, все еще только началось.
«Держу пари, мамины планы простираются далеко за пределы модернизации своего тела. И двойная ставка на то, что папенька в курсе подробностей».
— Тэм, подготовь семипоточный обескровливатель, — она собиралась вновь заставить отца истечь досуха.
— Госпожа?
Тэм мешкал, его останавливала неожиданно проснувшаяся человечность, которую он так долго сдерживал. Он не мог этого сделать, просто не мог. К тому же разве старик не рассказал ей обо всем, что она хотела знать? Тэм не мог так поступить, но все же был вынужден подчиниться.
— Юный мой Тэм Лин, ты, как никто другой, должен понимать, что одной только лаской птичку петь не заставишь. Пришла пора обучить ее тем мелодиям, которые мы хотели бы услышать.
Когда рассвет озарил край черной впадины, где располагался Бонсеки-сай, Сесстри испугалась, что Никсон может оказаться прав. Столбы ярко-красного, заслоняемого лишь могучим деревом, росшим посреди двора, дыма вздымались к голубому утреннему небу. Точнее, это лишь выглядело как дым, но он был слишком красным. И что хуже всего, речь шла о Бонсеки-сай. Там пробудилась Сесстри, найденная аловолосой хозяйкой своего жилища. С тех пор они более не встречались.
В Бонсеки-сай каждый дом был встроен в масштабную инсталляцию, и Сесстри с Никсоном теперь пробирались по кварталам, изображавшим то бушующее море, то миниатюрные горные хребты, в которых были устроены ночлежки и кофейни; повсюду раскинулись целые рощи разнообразных суккулентов, достигавших таких гигантских размеров, как нигде больше в округе.
— Мы бежим в направлении пожара, крошка? — поинтересовался Никсон, сбиваясь с дыхания.
— Это не пожар. — Сесстри уже не сомневалась. — И даже не дым.
Солнца — в прямом смысле, сегодня их было несколько разом, ярких и голубых, — поднимались все выше, посылая вниз свои косые лучи. Рассветный Бонсеки-сай должен был радовать глаз, но внушал только страх.
Черная земля под ногами словно впитывала свет и изменялась — торфяная почва вдруг стала полупрозрачной, и, когда лучи падали под нужным углом, матово-черная твердь начинала походить на смешанный с дегтем мед — мутный, но не настолько, чтобы не видеть того, что скрывали его глубины: бесчисленные тела, словно бы принадлежащие утопленникам, навеки законсервированные в этой мгле.
Глубоко под этими замаринованными мертвецами, под янтарной поверхностью виднелись улицы более древнего, существовавшего прежде района — различить их можно было только на рассвете и на закате; темные дома и затонувшие башни тянулись к стопам Сесстри, подобно пальцам гигантов, захлебнувшихся в этой похлебке давным-давно.
— Скажи, Никсон, ты хоть раз встречался с Первыми людьми? — спросила Сесстри, стараясь не смотреть под ноги.
— Встречался ли я с... Мать твою! — Никсон взвизгнул и бросился в сторону, схватившись за низкую красную изгородь так, словно от той зависела вся его жизнь.
Сесстри остановилась и прикрыла глаза.
— Я слыхал о таком, но, вот дерьмо, никогда не планировал увидеть лично. — Никсон был напуган, но в его голосе также слышалось благоговение. Он пытался справиться с головокружением, охватившим его от лицезрения того, что скрывали под собой улицы Бонсеки-сай. — Бедные ублюдки.
Он опустил ногу на янтарную почву, коснувшись пальцами поверхности прямо над затянутыми бельмами глазами одного из покойников, чей рот навсегда распахнулся в безмолвном вопле.
— Да, — согласилась Сесстри, стараясь не выдавать своего волнения.
К небу по-прежнему поднимался красный «дым», и у нее просто не было времени не то что на страх немальчика, но и на свой тоже.
— Они действительно утонули или только выглядят так? Улицы утонули? Святые угодники, ну и жуть! — Никсон разглядывал погруженные в янтарь тела, зависшие над городом под ними. — Вот те тени — это же дома, так? Они же... они не движутся, да? Это только игра света? Прошу, скажи, что это только игра света.
— Да, просто игра света. — Голос Сесстри был настолько мягким, что она сама не верила себе. — Если страшно, смотри на дома. Выбери какую-нибудь приметную точку или вершину и не отводи глаз.
Бонсеки-сай не зря выглядел как дешевая театральная декорация. Пусть все эти постройки и имели глупый, непрактичный, даже опасный вид, зато отвлекали взгляд от лежащей под ногами бездны.
— Я не боюсь.
