«Я ничегошеньки не понимаю».
Он смотрел на нее обезоруживающим, полным откровенности взглядом, стиснув в руке бинты.
— Ох... похоже, у нас неприятности.
Сесстри наклонилась, чтобы получше рассмотреть раны. Даже рубцуясь, его плоть сохраняла свою верность оттенкам серого; шрамы казались угольно-черными провалами, образованными более темной молодой кожей, — и они, все до единого, сегодня снова открылись. Белый цвет крови удивлял Сесстри, но за время почти бесконечной пляски жизней люди претерпевали и более удивительные метаморфозы.
— Болят? — Сесстри показала на старые открывшиеся раны; они напоминали ей глазницы слепых бедняков — такие же пустые и морщинистые.
— Только когда... — начал было он, но осекся. — Бывает порой.
Она присела возле него на диван, но не касаясь, просто рядом.
— Я знаю, что ты чувствуешь... — заговорила Сесстри, но умолкла и покачала головой, когда на нее упал холодный взгляд Эшера. — В смысле, я знаю, какую боль доставляют такие раны. Колотые. — Она помедлила, отряхивая колени. — Сама не знаю, что говорю.
Он отбросил со лба непослушную прядь волос — голубиное крыло, закрывавшее лик мраморной статуи. Для Сесстри оставалось тайной, что он видел, когда смотрел ей в глаза, но ее пробивала дрожь, когда она начинала гадать о его чувствах. А кроме дрожи, ее начинал колоть страх: быть может, ее лицо для Эшера не состоит из одних лишь резко очерченных скул да льда во взгляде? Никогда раньше ей не хотелось быть просто женщиной.
— Мне жаль, если ты это знаешь. Некоторые вещи должны бы остаться тайной даже для тебя.
Он отвел глаза, вначале посмотрев на собственные ноги, а затем вперил взгляд в старинный граммофон.
— При других обстоятельствах я бы прочитала тебе лекцию о ценности знаний, с какими бы страданиями те ни были связаны, но в данном случае, Эшер, вынуждена с тобой согласиться. Получение некоторых уроков, — она провела рукой по животу, но тут же опустила ее, — стоит оттягивать как можно дольше.
Он кивнул, не рискуя улыбнуться.
— Полагаю, ты просто не в силах позволить себе сказать, что некоторые уроки лучше и вовсе никогда не получать?
— Нет, Эшер, такого я никогда не скажу, — улыбнулась Сесстри, — даже если случится чудо и я вдруг поверю в это.
— Из принципа, — произнес он.
— Из принципа.
За окнами зловеще мерцал зеленовато-золотой Купол, а на горизонте пылало зарево неугасимых, но не причиняющих разрушений пожаров.
— Я понимаю твою непримиримость куда лучше, чем тебе может казаться.
Он произнес это мягко, без какой-либо настойчивости, увлекая ее могучий разум и зачерствевшее сердце в удивительный танец, — они словно бы парили в облаках.
Звон бьющегося стекла отразился от стен комнаты, и три девушки дружно оторвалась от рукоделия, отложив пяльцы. Слуга, который поскользнулся и разбил всю посуду на подносе с обедом о стену, покраснел и поспешил скрыться с глаз, целая же армия других слуг бросилась спасать паркет и дорогую облицовку от опасности, которую несли осколки чашек и пролитая вишневая настойка.
Ноно и Нини Лейбович медленно открывали и закрывали глаза, словно ленивые рептилии, наряженные в костюмчики из канареечного цвета тюлевой ткани и красного, как вино, батика. Ноно держала над головой плетеный зонтик от солнца, а Нини нацепила нелепую шляпу, закрывавшую чуть ли не половину ее лица, но хотя близняшки и опоздали к утреннему чаепитию, Лизхен не стала на них сильно сердиться. По правде говоря, ее сейчас занимали совсем другие мысли: во-первых, о том, что Пурити Клу пользуется слишком большой свободой, нежели позволительно молодой леди ее положения; во-вторых, о том, что, если они несколько увеличат частоту убийств в своем маленьком крестовом походе против хаоса, это пойдет миру и им только на пользу, а Пурити Клу научит вести себя подобающе.
— Никто не знает, где бегает Пурити? — Лизхен делала вид, будто не замечает слуг, суетливо прибирающих в углу.
Близняшки только пожали плечами.
Нини откусила кусочек бутерброда с хладогурцом и заметила:
— Не думаю, что она бегает.
Лизхен вздохнула:
— Нини, дорогуша, я же не в прямом смысле.
К ее чести, Ноно изрекла нечто не совсем глупое:
— Может быть она... ну, это... решила поспать?
— Мы не видели Пурити, — покачала головой Нини. Лизхен показалось, что при этом близняшка закрыла глаза, но толком разглядеть не получилось. Дурацкие широкополые шляпы — вот что надо будет запретить в следующий раз. — Особенно мы не видели, как Пурити наблюдает за рассветом в Пти...
Ноно ткнула ручкой сложенного зонтика сестру в ногу.
— Уроки танцев такие утомительные.
— Быть может, она снова пытается себя убить? — Нини старалась быть полезной.
Лизхен уже не обращала на близняшек внимания. Она размышляла о том, что делать с Пурити, с прошлого дня, когда они расчленили девчонку Эйтцгардов. Разумеется, Лизхен не считала себя в чем-то виноватой, но почему-то ей показалось — какая, в сущности, глупость, — что Пурити осуждает ее. Конечно, это не имело никакого значения; Лизхен была более чем уверена, что никто даже не вспомнит о девчонке, когда ее семья в следующий раз будет обедать с Эйтцгардами. Нет, они не попрятали останки своей жертвы в разных местах и не сотворили с ними чего-либо еще более скверного; глупое создание, должно быть, уже успело ожить и теперь прячется в своей комнате, где ему самое место. После того как лорды Круга Невоспетых начали забавляться со своей новой игрушкой, они категорически ни на что вокруг не обращали внимания и уж точно не стали бы тратить свое время на невинные игры девушек. Даже собственный драгоценный папенька Лизхен.
Но не лорды с их тайнами занимали мысли Лизхен Братиславы, наблюдавшей, как утренние лучи проникают сквозь толщу стекла Купола, обнимавшего ее гостиную. Ее тревожило то выражение на лице Пурити, которое возникло,
