Машина пробуждения

никаких фи­зических улик, но у них же есть свои способы, этой, как ее... карминолизтики?

— Криминалистики, — поправила Ноно, — и да, Нини, ду­маю, ты права. — Она вздохнула, прислонившись лбом к свое­му зонту. — Боюсь, скоро все веселье закончится, и правосудие так или иначе восторжествует.

— Ну конечно же, они могут это почувствовать! — заявила Лизхен. — Даже и не знаю, чего вы, глупышки, волнуетесь из-за таких пустяков! Лорды Круга Невоспетых образуют самый мо­гущественный союз во всех цивилизованных мирах. Конечно, они наши папы — или, как в вашем случае, мамы, — но мы не должны позволять родственным чувствам заставлять нас усо­мниться в силе наших родителей. Круг скоро во всем разберется, дайте только время, и тогда тот, кто совершил эти преступления, кем бы он ни оказался, сам пройдет через Последние Врата. — Она удовлетворенно откинулась обратно на подушки, устилав­шие необъятный мягкий ковер. — А может, его кинут в подзем­ную темницу или же отдадут трупных дел мастерам, чтобы превратили его в какую-нибудь симпатичную вещицу, или...

— Посмотрим, — произнесла Ноно, нахмурившись и раз­глядывая подол желтого платья, на котором разошелся шов. — Во всяком случае, мы с этим ничего поделать точно не можем. По крайней мере, пока Убийца носит те же одежды, что и две ссорящиеся партии.

Лизхен решила, что услышала нотки сарказма в голосе Ноно, и уже открыла было рот, чтобы осадить нахалку, как вдруг с грохотом распахнулась дверь и в комнату ввалились ее братья, Абсент и Бюрегрет, раскрасневшиеся и запыхавшиеся.

— Что, во имя миров, здесь происходит? — требовательно воскликнула Лизхен со своего трона из подушек.

Абсент начал объяснять, но сейчас он заикался даже боль­ше, нежели обычно:

— Е-е-его не б-б-было т-т-там, и-и-и...

— Отец, — перебил его Бюрегрет; его золотые локоны свер­кали чрезмерным блеском. — Его Убили.

Глава седьмая

Колонна из кружащих в воздухе птиц вздымается к небу выше любой башни на планете; столб каркающего безумия вертикально поднимается над метеоритным кратером среди Старого Креста и виден, даже если удалиться от него на пол­континента.

Параси направилась к разрушенным стенам Старого Крес­та такой походкой, словно под ручку с ухажером прогулива­лась по саду своей матери, а не шла навстречу своей участи в сопровождении эскорта из пятидесяти вооруженных до зубов мужчин.

Прошлое обступило без пяти минут королеву в ее пути; непосеченные и почерневшие кости мертвецов, лежавшие среди развалин поверженных стен ее первой столицы, но тени жен­щин, проделавших этот путь до нее, вставали перед ее внутрен­ним взором. Не всякая королева возвращается, чтобы править, и в голове Параси звучали имена тех, кто не выдержал церемо­нии коронации. Верховный парламент скор на суровую рас­праву, но даже риск быть осужденным на четвертование казал­ся сущей ерундой по сравнению с неистовой схваткой с перна­тыми.

Дигна, Рабн, Гхрейбг, Фиолла, Уин Фарад — вот имена ко­ролев, которым только за этот век по той или иной причине так и не удалось пережить собственной коронации. Особенно гром­ко в ее голове звучало именно последнее имя — ее сестра, стар­шая сестра, посвятившая каждый день своей жизни трениров­кам, чтобы стать лучшей из всех королев. И все же парламент проголосовал против нее. Об их решении ей сообщили клювы и когти птиц, круживших над Старым Крестом.

Бедняжка Уин Фарад, мечтавшая стать королевой, но став­шая разорванным на лоскуты трупом!

Прама Рамей. Экология власти

Тэм бежал через лес, чувствуя, что что-то не так. Утренние лучи проникали сквозь листву, окрашивая мир в желтовато­зеленые тона, но свет не был болезненным или переменчивым, свойственным небу, раскинувшемуся над Неоглашенградом. Взметнувшись в воздух, он посмотрел на свою руку, когда та схватилась за ветвь, а потом и на вторую, когда он перелетел на следующее дерево, — с руками тоже творилось неладное. Вместо своих изящных пальцев музыканта Тэм увидел бирюзовые когти, вонзающиеся в кору и испачканные мутным древесным соком.

«Так и должно быть, — подумал Тэм, — это же воспомина­ния Лалловё».

Окружающий пейзаж тут же изменился — вспышка света, ярче любого из солнц, и Тэм внезапно очутился в теле ребенка, смотревшего на женщину с золотисто-каштановыми кудрявы­ми волосами и мечтательным выражением лица. Это была она — Цикатрикс, но не тот эрзац химеры, в который теперь превратилась, а та, какой была до того, как изуродовала свое тело, впустив в него машину. Вот какой запомнила мать Лалловё — чарующей и если не красавицей, то как минимум эле­гантной и миловидной. Голову королевы украшал неувядаю­щий венок из лиловоцветной пуэрарии. Платье ее было поши­то из простого хлопка, но в том, как оно подчеркивало небольшие великолепные груди Цикатрикс, угадывалась рука настоящего мастера. На обнаженном плече королева носила бронзовый обруч, из которого в воспоминаниях Лалловё вы­рвалось облачко белого пара. Оно тут же умчалось прочь, уне­сенное легким ветерком, всегда овевавшим их дом, и вскоре исчезло, но Тэм ощутил болезненный укол, пронзивший серд­це его госпожи.

«Так, значит, это началось уже тогда, — подумал он. — Но почему я здесь? Не помню».

— Мама, расскажи еще раз об убыстрении, — попросила девочка-брюнетка, улегшаяся по другой бок королевы. До это­го Тэм не замечал Альмондины, и скорее всего, потому, что Лалловё либо не запомнила этого, либо же предпочла забыть то, что предшествовало разговору.

— Мам, а почему мы — Третьи люди? — произнесли губы Тэма. — Ведь мы же стары, словно само время?

Маленькая Лалловё лежала, обложившись со всех сторон подушками, на сгибе руки матери. Тени фей скользили на са­мом краю ее зрения — она их почти не запомнила, а потому их почти невозможно было рассмотреть. Тэм постарался сосредо­точиться: умение фей обмениваться воспоминаниями было сложным мастерством, требовавшим значительной концентра­ции и подобным сну в своей ускользающей логике. Гостю слишком просто было сбиться со следа и еще проще забыть, как пересечь границу между прошлым и настоящим.

Королева царапнула младшую дочь янтарным ногтем.

— Наш народ существовал всегда, Лолли, но не всегда жил. В самом начале мы были неизменными и медлительными, словно ледник; не такими бессмертными и могущественными, как Первые люди, — скорее подобными деревьям или же валу­нам, обнаженным рекой. Прекрасными и неподвижными. Недвижимыми. И лишь только на заре Третьих людей мы